Как социально однородная группа аристократических семей демос предстает перед нами также и в «Одиссее», в сценах на Итаке и на острове феаков. Особенно показательна в этом плане сцена народного собрания итакийцев в заключительной песни поэмы (Od. XXIV, 413 слл.). Возбужденный вестью о гибели женихов народ собирается на площади, чтобы обсудить создавшееся положение. Первым к собранию обращается Евпейт, отец Антиноя, с призывом отомстить за убитых «сыновей И братьев» (434 сл.: εί δε μή παίδων τε κασιγνήτων τε φονήας τισόμεθ'). Из этих слов следует, что среди участников собрания немало родственников женихов, которые так же, как и они сами, принадлежат к итакийской знати (женихи неоднократно именуются в поэме «лучшими юношами» Итаки и близлежащих островов, они не только претендуют на царскую почесть Одиссея, но и сами уже являются царями, с. 62). Выступающий в защиту Одиссея Галитерс, со своей стороны, упрекает граждан в том, что они вовремя не удержали сыновей от безрассудных поступков и тем самым ускорили их гибель (456 сл.). Вслед за этой речью собрание распадается на две части (463 сл.). «Большая из половин», очевидно, родственники женихов, со страшным воплем вскакивает со своих мест и бросается вслед за Евпейтом. Прочие во главе с Ментором и Галитерсом остаются на месте. Поэт, конечно, ни на минуту не допускает мысли, что среди этих «благонамеренных» граждан, которым он всецело сочувствует, есть хоть один человек, принадлежащий к черни (κακός). «Лучшие» — и на той и на другой стороне. «Лучшие» восстают против «лучших». Бесспорно, картина эта алогична и парадоксальна в своей основе. Если в общине есть «лучшие» люди, то, очевидно, должны быть и «худшие», но о них Гомер как будто ничего не хочет знать.[225]
Итак, основной социологический парадокс гомеровской поэзии состоит в том, что аристократия в ней практически подменяет собой общину и, если можно так выразиться, уподобляет ее себе. Поэтому как в «Илиаде», так и в «Одиссее» масса рядовых воинов или граждан (в сценах мирной жизни) оказывается состоящей из людей, которых поэт называет άριστοί, εσθλοί, ήρωες.[226] По этой же причине аристократы выступают обычно от лица народа, как выразители его чаяний и настроений (единственное исключение из этого правила опять-таки — Терсит), а свойственные аристократии формы социальной организации: патриархальная большая семья, мужской союз (гетерия) и являющаяся его коррелятом в военное время дружина, безраздельно доминируют в эпосе, оттесняя на задний план все другие виды общественных связей.
226
Термин ήρως в его гомеровском варианте довольно близок по своему значению к αγαθός и так же, как и это слово, может обозначать человека, не только наделенного большой воинской доблестью, но и занимающего высокое общественное положение благодаря своей знатности и богатству; см., напр., Od. IV, 267; VIII, 241 сл.; XIV, 97. — В некоторых случаях, однако, этот эпитет прилагается к личностям отнюдь не героического склада, очевидно, в силу поэтической инерции. Так, в Od. VIII, 483; XVIII, 432; ср.: Fanta Α. Der Staat in der Ilias und Odyssee. Innsbruck, 1882, S. 18 f.