Раздобыв у дневального пузырек с ружейным маслом, щелочь и тряпку, он старательно надраил свой наган. Он не произвел еще ни одного выстрела, но уже ощутил в руке надежную тяжесть оружия, и это подействовало сильнее, чем все напоминания Шатерникова. В зеркально заблестевшем стволе четко обрисовались темные раковины и пятна неистребимой ржавчины. Больше ему делать было нечего. Ракитин сел на нары и закурил, потом прилег, опираясь на локоть, потом улегся как следует, папироса выпала из его пальцев, он уснул.
Сквозь сон услышал он негромкий украинский тенорок:
— Товарищ политрук!.. Та послухайте, товарищ политрук!
Над ним стоял франтоватый старшина в белом распахнутом барашковом полушубке и щегольской кубанке, надвинутой на нос.
— Товарищ политрук, вам до старшего батальонного комиссара треба!
— Зачем? — спросил Ракитин.
— Та я ж не знаю. Це начальник подива, товарищ Кравцов.
Ракитин привел себя в порядок и следом за старшиной отправился к начальнику подива. Самое мучительное на военной службе было для него представляться начальству.
Переступая порог жилья, он всегда снимал шапку, но ведь «к пустой голове руку не прикладывают», а без этого жеста терялась важная частица воинской вежливости. А войти в шапке мешала ему воспитанная в нем с детства привычка. «Надо раз и навсегда выяснить у Шатерникова, как все это делается, — наказал он себе. Пора кончать со штабной расхлябанностью. А сегодня войду в шапке, откозыряю, доложусь — все-таки это больше по-фронтовому», Но, приоткрыв дверь кабинета начальника подива, Ракитин спросил: «Разрешите?» — и тут же снял шапку. Обезоружив себя таким образом, он самым жалким штатским голосом промямлил:
— Здравствуйте, вы меня звали?
Тут он увидел в кресле Шатерникова и обрадовался ему, как утопающий спасательному кругу. Но старший батальонный комиссар, крупный, головастый, щекастый мужчина не обратил никакого внимания на непарадное появление Ракитина: он поднялся из-за стола, радушно пожал ему руку и попросил садиться.
Все было в нем изобильно: широкие, толстые плечи, грудь ящиком, толстые брови, нос, губы, даже глаза у него были толстые, с блестящими голубыми белками. Это располагало к нему: чувствовалось, человек весь снаружи, ничего не хранит про себя.
Ракитин заметил на грубо сколоченном, крытом фанерой столе пестрые лоскутки шатерниковских листовок и невольно поискал глазами остальные его трофеи. Но ничего больше не было. Тем не менее по каким-то едва уловимым признакам — по сдержанно-свободной позе Шатерникова, по радушию хозяина — он понял, что начальник подива Кравцов «схвачен» Шатерниковым.
— Ваш товарищ так расписал вас, — улыбнулся Кравцов, — что я думал, придет муж совета, а вы совсем молодой.
Ракитин с благодарностью взглянул на него. Похоже, Шатерников переменился к нему…
— Разрешите? — обратился Шатерников к старшему батальонному комиссару.
Тот кивнул и снова улыбнулся, охватив своей большой улыбкой и Шатерникова и Ракитина.
— Нам нужна ваша помощь, — сказал Шатерников. Мы тут сочинили листовку, и как будто неплохую. Бригадный комиссар Слюсарев, с которым мы связались, одобрил ее и сказал, что листовка будет выпущена молнией в поарме и сегодня же ночью сброшена немцам. Мы хотим отправить ее уже в переводе, иначе впутается Князев и затянет все дело.
— Пожалуйста, — чуть удивленно проговорил Ракитин, не ожидавший от Шатерникова такой прыти.
Шатерников подал ему листок ватмана с каким-то рисунком, сделанным тушью. На рисунке с резкой, броской выразительностью были изображены огромные, устрашающего вида клещи с острыми зубцами, готовыми впиться в месиво человеческих тел. Фоном для клещей служила карта, на которой широкой полосой извивался Волхов, а кружочками были помечены знакомые Ракитину населенные пункты. Ракитин, конечно, и без текста понял смысл листовки: наши войска взяли в клещи немецкие части в этом районе Приволховья.
— Кто это рисовал?
— Ваш товарищ, — ласково сказал Кравцов. — А что, здорово?
— Замечательно! — от души сказал Ракитин, пораженный силой и мастерством рисунка. — Я не знал, что вы художник!
— Ну, какой там художник! — отмахнулся Шатерников. — Чертить маленько умею… Значит, одобряете?
— Еще бы! А можно текст?
Шатерников протянул ему листок. В скупых и ясных словах здесь сообщалось, что в результате последних боев немецкие части попали в безвыходное положение, единственный путь к спасению для немецких солдат добровольная сдача в плен.