— А на обороте, — услышал он голос Шатерникова, — можно дать обращение вашего фрица. Одно подкрепит другое.
Ракитин, потрясенный, молча кивнул. В этой листовке было все: конкретность, наглядность, сила и лаконизм. Надо прямо сказать: Шатерников положил его на обе лопатки. Он превзошел его и в той единственной области, где Ракитин наивно считал себя сильнее. Ракитину вспомнилось, как он разглагольствовал вчера перед Шатерниковым о методах контрпропаганды, и ему стало стыдно. Этот поучающий тон, это глубокомыслие! И вместе с тем он испытал радостное облегчение, какая-то тяжесть спала с души. В поездке образ Шатерникова несколько замутился для него: с одной стороны, он еще более возвысился в его глазах, с другой — чем-то умалился. Сейчас Шатерников во всем стал равен себе.
— Ну как, принимаете текст? — весело спросил старший батальонный комиссар.
— Текст превосходный!
— Это уж наше совместное творчество, — засмеялся, будто в бочку, старший батальонный комиссар.
— Тогда разрешите, я быстро переведу это на язык Шиллера и Гёте, — радуясь их радости, сказал Ракитин.
— Вот это по-моему — быстрота и натиск!
Ракитин взял карандаш, но взгляд его невольно обращался к рисунку; была в нем какая-то жуткая притягательность. Он физически ощущал, как впиваются в живую человеческую плоть зубцы клещей. И вдруг до него дошел не образный, а подлинный, жизненный смысл рисунка.
— Послушайте! — воскликнул он. — Да ведь это же настоящий разгром! Это черт знает как здорово!
— Ну, до разгрома еще далеко! — снова заухал хохотком старший батальонный комиссар. — Когда еще эти клещи в натуре будут!
Что-то сжалось в душе Ракитина.
— Разве их нет на деле? — спросил он тихо.
— Намечаются… Это, как говорится, художественная гипербола, некоторое преувеличение.
— Как же выглядит положение на фронте в действительности?
Старший батальонный комиссар небрежным взмахом толстого пальца отсек на рисунке половину левой клешни и более половины правой.
— Да это ж никакие не клещи! — уныло сказал Ракитин.
— Вот я и говорю: гипербола. Суворов, генералиссимус, всегда преувеличивал в реляциях потери врага. У него и поговорка была: «Чего нам жалеть турков, они ж басурмане!» — и снова звучное, толстое «хо! хо!» забарабанило по ушам Ракитина.
— Листовку нельзя выпускать. — Ракитину стоило большого труда произнести эти слова.
— То есть как это нельзя? — весело изумился Кравцов. — Бригадный комиссар Слюсарев — за!
— Почему вы не посоветовались со мной? — с упреком сказал Ракитин Шатерникову.
Красивое лицо Шатерникова вспыхнуло.
— А вы советовались со мной, когда к фрицам ходили?
— Вы же сами не пошли… — ответил Ракитин и тут же одернул себя: «Не то, не то я говорю!»
— Ну, знаете, Ракитин, этого я от вас не ожидал! — с искренним возмущением воскликнул Шатерников. — Что за счеты?.. Вы сделали свое дело, я — свое. А теперь вам предлагают объединить усилия, а вы наводите тень на ясный день!
— Нехорошо, товарищ политрук, — мягко укорил Ракитина Кравцов, — дело-то общее! Очень нехорошо!
«Так вот о чем задумался вчера Шатерников! Что ж, сделано отважно, даже талантливо, но неверно».
— Листовка не годится, — сказал Ракитин спокойно и твердо. — Она противоречит духу нашей политработы, которая строится на правде, и только на правде. Мы не лжем противнику.
Казалось бы, никакой перемены не произошло в лице старшего батальонного комиссара: те же спокойные толстые щеки, толстые брови, нос, губы, глаза. И все же оно стало совсем другим. Исчезли морщинки улыбок, кожа натянулась, разгладилась, и лицо стало жестким.
— Вы мне демагогию не разводите! Молоды чересчур.
— У нас своя специфика…
— Знаю я вашу специфику! Вас для чего на фронте держат? Чтоб фрицев по мозгам лупить!
— Да, но только правдой, но не ложью. Геббельсовская пропаганда скомпрометирована во всем мире. А нам немцы должны верить — и будут верить!..
— Вы что же, с Геббельсом нас равняете? — опасным голосом произнес старший батальонный комиссар.
— Листовка, предложенная капитаном Шатерниковым, — Ракитин посмотрел на Шатерникова, — вредная листовка. Во фронте ее никогда бы не пропустили. Я эту листовку переводить не стану.
— Обойдемся и без вас.
— Только прямое, большевистское слово…
— Довольно! — стукнул кулаком по столу старший батальонный комиссар и поморщился, угодив по краю медной пепельницы. — Кру-гом!..
При всей своей неискушенности в военной терминологии Ракитин в других обстоятельствах понял бы, что ему предлагают выйти, но сейчас до его сознания просто не дошло, что важный, принципиальный спор может быть решен таким примитивным способом.