Но Степану надо бы по-другому ценить ее заботу о семье, он-то знает, почем фунт лиха. Или уж так прижился к скудности, что иного и не приемлет?
Исподлобья, хмуро и выжидательно взглянула Марья Васильевна на мужа. Слабый румянец проступил на щеках Степана.
— Это ничего, мать… — Он кашлянул в кулак. — По семилетке в городке положено телевидение, тогда и к нам его подведут… Будем смотреть программы…
Тут в комнату гурьбой ввалились постояльцы и принялись шутливо восторгаться телевизором.
— Отличное помещение капитала!.. — зарокотал землемер, белобрысый здоровяк, дочерна пропеченный солнцем. — Предмет не амортизируется, значит навек сохраняет цену! Один мой приятель вкладывал капитал в кровати. Жил холостяком, а кроватей скупил на целое общежитие. Что бы, говорит, ни случилось в мире, на спанье мода никогда не пройдет!
— Вот и вам бы так, Марья Васильевна! — поддержал землемера его молодой помощник, таскавший треногу. — Вместо сенников кровати! И нам выгода!
Марья Васильевна отшучивалась: на своих постояльцев ей не пристало обижаться. За постой и кружку парного молока она с каждого брала по десятке в день. Месячная прибыль от всех этих землемеров, археологов, торфяников, заготовителей, охотников и рыболовов намного превышала заработок Степана. И ее испугало, когда Наташа, стукнув узкой ладонью по столу, вскричала тонким, резким голосом:
— Перестаньте!
— Уж и посмеяться нельзя? — примирительно сказал рослый землемер. — Мы же по-доброму…
Наташа, сухо блеснув глазами, выбежала из комнаты.
— Молочка холодного принесть? — спросила Марья Васильевна, чтобы загладить резкость дочери.
Она сходила в погреб, напоила землемеров молоком, накрыла телевизор скатеркой, поставила на него глиняного коня в красных и желтых яблоках и тут же выкинула происшедшее из головы. Слишком много было у нее дел, чтобы задерживать внимание на пустяках.
Никогда, даже в самую трудную пору жизни, не одолевали так Марью Васильевну заботы, как в нынешние благополучные дни. Ей даже казалось удивительным, как могла она прежде так беспечно жить. Теперь день стал для нее короток. Всем надо постелить, за всеми прибрать, только поутру три раза самовар поставить, полы что ни день мыть: сами же наследят и еще обижаются, что грязно. Стирки тоже прибавилось, а тут еще вершу ставить — Степан наотрез отказался: не положено, мол, — рыбу коптить. Особых забот требует Пеструха, Марья Васильевна частенько наведывается теперь на колхозную ферму, чтобы разузнать всякие секреты у многоопытной завфермой Макарьевны: как перед дойкой вымя массировать, как чередовать корма? Пастуху она положила «калым», чтобы на выпасе отводил Пеструхе место получше. Пеструха выделялась по надою из всех поселковых коров, но колхозным уступала, это и злило и угнетало Марью Васильевну. Видать, Макарьевна что-то таит от нее, и она без устали пытала старуху.
— До чего же ты в этом деле настырная! — дивилась Макарьевна. — Знаешь, вступай в колхоз да определяйся ко мне на ферму.
За всеми своими делами не забывала Марья Васильевна и старого своего рукомесла: валяла валенки чуть не для всего поселка. А тут еще, не ровен час, в поселковом магазине чего пропустишь иль запоздаешь в городской универмаг к завозу товаров, да и семья, и дом, и огород немало забот берут.
Другому бы не выдержать такой жизни, но Марье Васильевне груз был по плечу, недаром в молодые годы работала она укладчицей шпал на железной дороге. Все же к ночи она валилась с ног от усталости и спала мертвым, черным, без сновидений сном. Хоть бы Наташа ей в чем помогала, но дочь сторонилась всех ее дел, а Марья Васильевна как-то странно робела перед ней. От Степана тоже не было пользы. Он, правда, плотничал в свободное время, да без толку. Вот, перебрал плетень соседке, вдове Парамоновой, сколотил для нее скворечню. С Парамонихи что возьмешь, сама с двумя детьми еле перебивается. В другой раз Степан долго мастерил большую садовую скамейку со спинкой и на железных ножках. Марья Васильевна, боясь, что он продешевит, спросила, чей заказ. Оказалось, ничей. Степан мастерил скамью, чтоб поставить ее на высокой стороне берега, под развесистым вязом, откуда открывался красивый вид на реку и на дальнюю окрестность.