— Ты совсем как я, — произнес он онемевшими губами и сглотнул, поскольку у него пересохло в горле. — Все… как у меня… и при этом… такое потрясение… как у тебя с Беккератом… это уравнивает… Зиглин… а в целом… то же самое, особенно что касается… мести, Зиглинда…
То, что он говорил, стремилось облечься в логику, и все же выходило опасно и чудно, словно в путаном сне.
Ей это не казалось чужеродным, не казалось странным. Не было стыдно, что он говорит так неотточенно, так мутно-сбивчиво. Его слова будто туманом обкладывали рассудок, тянули вниз, туда, откуда исходили, в глубины, которых она еще не достигла, но к границам которых, со дня помолвки, ее уносили исполненные надежды мечты.
Она поцеловала его в закрытые глаза; он поцеловал ее в шею под кружевами лифа. Они поцеловали друг другу руки. Со сладостной чувственностью каждый любил другого избалованной, изысканной ухоженности и хорошего запаха ради. Они вдыхали этот запах со сладострастным и небрежным упоением, нежились им подобно эгоистичным больным, опьянялись подобно безнадежным, забылись в ласках, перехлестнувших, превратившихся в торопливую возню и ставших наконец лишь всхлипами…
Она еще сидела на шкуре, приоткрыв рот, опершись на руку, и отводила волосы с глаз. Он, заведя руки за спину, прислонился к белому комоду и, вихляя бедрами, смотрел в воздух.
— А Беккерат… — сказала она, пытаясь собрать мысли. — Беккерат, Гиги… Как же теперь с ним?..
— Что ж, — сказал он, и на мгновение приметы его породы очень резко проступили на лице, — он должен быть нам благодарен. Ему — отныне — уготовано менее тривиальное существование.
Анекдот
Перевод Е. Шукшиной
После ужина в кругу друзей мы допоздна засиделись в кабинете хозяина. Курили, беседа наша была задумчивой и несколько чувствительной. Заговорили о покрове Майи и его переливчатом, застилающем взор мареве, о том, что Будда называет «жаждой», о сладости тоски и горечи познания, о великом соблазне и великом обмане. Прозвучало выражение «позор тоски», была сформулирована философская сентенция о том, что целью любой тоски является преодоление мира. И, взбудораженный этим соображением, один из нас рассказал следующий анекдот из жизни высшего общества его родного города. Все, по его уверению, именно так и произошло.
«Если бы вы знали крошку Ангелу, жену директора Беккера, небожительницу Ангелу Беккер, если бы видели ее голубые улыбчивые глаза, нежные губы, прелестные ямочки на щеках, белокурые локоны на висках, если бы хоть раз вкусили от зачаровывающей прелести ее существа, вы сходили бы по ней с ума, как я и все остальные! Что такое идеал? Не есть ли он прежде всего животворная мощь, обетование счастья, источник вдохновения и силы, а следственно — побуждение и стимул для всякой душевной энергии, порожденный самой жизнью? В таком случае Ангела Беккер являлась идеалом нашего общества, его звездой, мечтой. По крайней мере, полагаю, никто, в чей мир она вошла, не мог уже представить себе этот мир без нее, а при одной лишь мысли о том, что утратит ее, всякий ощущал вместе с тем, как ослабевает весь состав его, ощущал отлив радости бытия и воли к жизни. Поверьте, так оно и было!
Эрнст Беккер — тихий, вежливый, в остальном же ничем не примечательный человек с каштановой бородкой — привез ее издалека. Бог весть, как он покорил Ангелу; одним словом, она принадлежала ему. Бывший юрист и государственный чиновник, в тридцать он занялся банковским делом, — очевидно, чтобы иметь возможность предложить девушке, которую желал ввести в дом, благополучие и обеспеченность, поскольку сразу же после этого женился.
Как содиректор ипотечного банка он получал доход в тридцать — сорок тысяч марок, и Беккеры — кстати, бездетные — принимали деятельное участие в жизни городского общества. Ангела была царицей сезонов, победительницей котильонов, средоточием вечерних собраний. В антрактах ее театральная ложа бывала переполнена: посетители ждали, улыбались, восторгались. На благотворительных базарах ее лоток осаждали покупатели, жаждущие облегчить свой кошелек, чтобы получить за это право поцеловать Ангеле руку, увидеть улыбку ее чудных губ. Называть ее блистательной, упоительной — пустое. Сладостное ее очарование можно описать лишь по производимому им воздействию. Она сбивала в стаи поклонников старость и младость. На нее молились женщины и девушки. Юноши посылали ей цветы со вложенными в них стихами. Как-то на дуэли вследствие ссоры, случившейся на балу из-за вальса с Ангелой, некий лейтенант прострелил плечо одному государственному советнику. Позже они стали неразлучными друзьями, и сплотило их поклонение ей. После ужинов ее окружали преклонных лет господа, дабы усладиться дивной беседой, божественно лукавой игрой ее лица; кровь возвращалась на лица стариков, у них возрождался вкус к жизни, они были счастливы. Однажды некий генерал — разумеется, в шутку, но все же не без полнокровного выражения чувств — встал перед ней в салоне на колени.