«Доверившись „Хильде“
Пропала под Уитби,
А звали Матильдой,
У меня ж с горя рак и тик.
„Голиаф“, захвати!
Мое горе азартно,
И не, — сказал плакальщик, —
Пройдет и до завтра.
Называла „мой Ослик“,
(Вам меня не понять),
И подумал я после,
Что должна ж подождать.
Шел я следом везде,
Когда — помните ль — я
Вдруг подумал: а где
Булавка моя?
Костюмер же неряха —
рукою в паштет.
Я тебя потерял
И обратный билет».
Она думает: «Сэр,
Вы смешны». — «Там, на „Хильде“,
Потерял несессер
И тебя, о Матильда!»
Булавку взял, что в галстук вдета,
И положил в карман жилета.
И, голову прижав к руке,
Уснул, устав, прям на песке.
[Рукопись этого трогательного фрагмента была найдена среди бумаг хорошо известного писателя, автора трагедии «Это Вы или Я?», а также двух популярных романов — «Сестра и Сын» и «Наследство племянницы, или Благодарный Дед».]
Она — воспетый ему бред
(Я не хвалюсь напрасно);
А если у него рук нет,
Что может быть ужасней?
Вы посетили ее дом,
Ко мне зашли непрошено.
Она, хоть в облике ином,
Все та же, что и в прошлом.
Никто не скажет нам о всех,
Кто толпами ходил,
И потому, в автобус сев,
Ногами семенил.
За правдой — ей и слово вторит —
Он не ходил доселе,
Когда ж она ход дел ускорит,
Что будет с вами всеми!
Ей дали — раз, мне дали — два,
Три дали нам двоим.
Все от него вернулось к вам,
Хоть было все моим.
Когда бы мы имели шанс
Участвовать в истории,
Сказал бы — на свободу вас,
Как мы — вы на просторе.
Не должен знать, короче,
Что ею он любим.
Секрет такой от прочих
Мы верно сохраним.
Фотографии экстраординарных событий
Школа молока с водой
Она, не вняв моим мольбам,
Неравнодушна к волосам
И рвет их мне. Ах, где краса!
Она слепа и не мудра,
Но как-то раз была добра,
Жизнь изменяет ум и нрав.
Школа ума и факта
Я сватался — отказ в ответ
Лишь получил. «Но это ж бред!» —
Ей говорю. Она мне: «Нет».
Но мир стоит, как был устроен,
И если б мог — уж не настроен
Вновь свататься — так лучше втрое!
Немецкая школа, или школа конвульсий
От факелов спасаюсь бегством,
И атом мечется средь бедствий,
А мозг мой жжет огонь небесный.
Ее душа кремень, гранит,
Меня ее взгляд опалит,
Мой рок со смертью насмерть слит.
Лэ, исполненные тайны, фантазии и юмора
№ 1. Дворец лжецов
Я грезил в мраморных палатах,
Мокрицы ползали на лапах,
Качаясь, а вокруг был запах
Почившего недавно сыра,
Озябший ветер дунул сыро,
И чхал я долго и настырно.
Здесь были странные шпалеры,
На них лишь ужасов примеры
Да лжи из социальной сферы.
Один предстал здесь знатоком,
Кричит хвастливо о пустом,
Ему ж кивают париком.
А вот еще мрачней одни:
Не знали игр в былые дни,
В трудах не видя западни.
Ведь в их груди лишь глыбы льда
А жертвы их сидят всегда
Все, сбившись в стайку и рыдая.
Другой цветет, как брег реки,
А травы буйны, высоки,
Но зелень эта — сорняки.
О зле вещает птичий свист,
Он в кислом воздухе повис,
И в западню всех манит бриз.
Не слышат звери трели эти,
И вы их дивной лжи не верьте:
Здесь красота — приманка смерти.
Дух на глазах распался, в то же
Мгновенье уловил я все же
Виденье призрачного ложа.
На нем калеки спят вдвоем,
Что рождены твоим пером,
Юрист, но спят уж вечным сном.
Слугу раз принял Ричард Ро,
А тот бессвязно плачет: «О!
Как ей служить при Джоне До!»
«Я возбуждал угасший разум,
Запутавшийся в длинных фразах
Об иске и защите разом».
Она в слезах — со смехом, без:
«Суд безрассуден, а процесс
Пошел душе наперерез».
За чучело встав как-то днем,
Кричала скорбно — в горле ж ком, —
Что беззаконен наш закон!
Мир погрузился в темноту,
Знакомый голос в пустоту
Кричал: «Преследуйте! Ату!»
Ночь отцвела, и цвет рассвета
Вдруг пробудил порывы ветра,
Прогнавшие виденье это.
Ушла кровать из сна на ножках
И виселица с петлей — тоже,
А Ро и До на смертном ложе.
И нервы иногда дрожат:
Ведь в недрах сердца где-то спят
Виденья мраморных палат.
Оксфорд, 1855