А ещё сын его совсем юным ушел вместе с отцом в Исход. Может ли быть, что в глубине души Куруфинвэ считает Эола правым?
— А ты, — бросила она Тьелкормо, — вряд ли поймёшь меня сейчас. Что ты видишь — помеху совместной охоте и только?
— Арэльдэ!.. — сказал тот сквозь зубы.
— Молчи. Сейчас — не говори ничего. Я услышала достаточно, я сказала что хотела. Если вы не принимаете моего сына — его примут мои отец и братья.
— Ты — наша гостья сейчас, — сказал Куруфинвэ спокойно.
— Я знаю.
“Скажи это, — Арэдель закрыла разум, осанвэ не могло ей помочь сейчас, но хотеть то она могла! — Скажите это, глупцы! Что мы оба ваши гости! Ну же!”
По лицу Тьелкормо снова пробежала обида, он отвернулся и плеснул себе ещё вина. Куруфинвэ молчал. Кажется, сказал все, что считал нужным.
Аредэль стиснула руки — пальцы были холодными как лёд.
— Это все, что вы можете сказать? — Ее бросило в жар. – Мои братья, мои друзья? Турко, ты вправду думаешь, что можно просто вырвать кусок из сердца и жить дальше?
Тьелкормо вскочил, опрокидывая кубок с вином, она протянула руку, останавливая его. Вино темной волной поползло по столу.
— Или ты, — продолжала она, — винишь дитя за то, что я исчезла, за то, что лишила тебя радостей дружбы и развлечений? Вот я стою перед тобой! Что ж не винишь меня?
Посмотрела в глаза Куруфинвэ.
— А ты, Курво, разве не позвал с собой сына, едва достигшего совершеннолетия, не повел его в бой? Уж не меня ли в себе узнал? Так я в бой его вести не стану! Не тороплюсь! Но и бросать только за то, что он вам чем-то нехорош – не собираюсь!
Куруфин молча стиснул подлокотники кресла, медленно поднялся. Но волна жара уже отпустила Арэдель.
— Мне можете не отвечать, — выдохнула она. – Себе – ответьте.
Она стремительно вышла. Очень хотелось хлопнуть дверью посильнее.
*
Мама очнулась перед самым рассветом, а до того снова сидела неподвижно, глядя то на свет, то за окно. Ломион ждал, дремал и снова ждал, не зная, чего.
Догадался, увидев, как мама вновь сворачивает тяжёлый теплый плащ и дареную меховую накидку, стягивает ремнем...
— А теперь, — сказала она, — сыграем. Идём как по лесу, слышишь, Ломион?
Они скользили бесшумно мимо дверей и лестниц, и ни одна ступенька не скрипнула у них под ногами. Несложно было. Он умел красться по лесу с тех пор, как начал ходить.
Они проскользнули в конюшню и разбудили Белую Птицу — та вскочила на ноги, фыркая и удивляясь. Кажется, лошадь тоже запуталась в днях и ночах.
— Мы снова бежим? — спросил Ломион грустно. — Чем они грозили тебе?
— Ничем. Но я в бешенстве. Они не хотят принимать тебя, Ломион. И мы едем к моему отцу.
— Для чего?
— Эол по-прежнему хочет разлучить нас и обвиняет моих братьев в похищении. Он отправится к Тинголу, который ненавидит сыновей Феанора. А мы отправимся к моему отцу, верховному королю всех нолдор. Твоему деду. Он не только примет меня. Он будет рад тебе.
— Ты думаешь? — спросил Ломион.
Мать молча обняла его и подсадила в седло.
Застучали копыта Птицы по каменным плитам. Ломион ловил удивлённые взгляды жителей крепости, но никто не пытался их удержать.
Совсем.
Только кто-то пожелал удачной охоты не слишком уверенно.
Они скажут Келегорму, очень быстро, подумал Ломион. Не потому, что слуги боятся. Просто чтобы хозяин знал.
Дорога вилась по склону, повсюду снова был ветер, и Ломион стал думать, что может быть, хотя бы Тьелпе пожалеет немного об их отъезде. У него в мастерской было спокойно.
Потом ветер донес сверху, из крепости, гневный звук охотничьего рожка.
— Вот упрямец, — сказала мать с упрёком и послала Птицу на запад быстрее.
Мелькали мимо сады на склонах Аглона, поля у его подножия — Белая Птица летела неутомимо. Ломион долго смотрел на поля, холмы и перелески вокруг. Незнакомые птицы вились над ними и с криками уносились прочь. От неподвижности Ломион стал проваливаться в дремоту, и сквозь землю вокруг проступали видения — Нан-Эльмот, дубравы у дома... Отец в своем закрытом саду.
Эол смотрел сквозь него в холодном гневе.
— Маэглин, — звал он. — Маэглин!
Приходя в себя, Ломион только крепче цеплялся за седло.
Одну за другой они пересекали небольшие реки, спешившие к югу — там они сольются в реку Арос. Дважды мать направляла Птицу на вершину ближайшего холма и озиралась, беспокойно всматриваясь вперёд и недовольно — назад.
Ломион и сам видел, когда всматривался, что с востока кто-то идёт по их следу, и этих кого-то не меньше десятка. Но те, кто их догонял, мать не пугали.
Дневной отдых взбодрил и мать, и Белую Птицу. Потому они ехали до глубокой ночи, пока не пересекли большую реку, второй из главных притоков Ароса, не проехали по воде вдоль берега и не остановились на отдых вновь. На поляне у самой воды, среди ив, Ломион лег в траву, завернулся в плащ и снова задремал, хоть и было ему страшно.
Отец пришел в его сны, как он и боялся. И звал, звал, звал.
— Нет, — отвечал Ломион шепотом. — Нет...
Тогда становилось спокойнее, и он убегал в Нан-Эльмот своей памяти, каким тот был ещё два лета назад, весной, ярким, светящимся от новорожденных листьев.
А когда он открыл глаза, увидел отца, выходящего из ивовых зарослей, и вскрикнул от неожиданности.
Ещё две тени выступили из ветвей, двое слуг, и Арэдель молча поднялась с земли и выпрямилась, придержав лук у плеча.
— Погостив у убийц, и ты решила от меня избавиться? — спросил Эол холодно.
— Мы будем говорить наедине, — отозвалась мать, — или не говорить вовсе.
— Слуги не подойдут и не вмешаются.
Мать ждала молча.
— Я ещё готов простить тебя.
— Я ещё не готова простить — тебя, муж мой, за угрозы, — отрезала Арэдель.
— Я не исполнил ее. А ты — исполнила мою, разлучив меня с сыном.
Ломион не шевелился и молчал. Страх захватывал его, вползал холодом в колени, перехватывал горло.
— Мы договаривались, — Эол сделал шаг вперёд, его слуги, напротив, отступили. — Договаривались не говорить на языке убийц. Жить честной жизнью нашего народа. И ты первая начала лгать и скрывать, Арэдель.
— Из любви я дала согласие, но твои условия слишком тяжелы, а твои угрозы вышли слишком настоящими. Будь ты любящим отцом, мне было бы легче, но ты холоден, Эол. А я... Боюсь, влюбленность сделала меня и вправду слепой. Если это была... просто влюбленность. Мы изменим договор.
— Мой сын вернётся домой, Арэдель. Немедленно. Поверь, я найду его везде. Без отца, значит, ты готов остаться? Ответь мне, Маэглин!
Ломион сжался, словно неподвижность спасла бы его отсюда. Хотелось быть где угодно, даже на лестнице перед Куруфином, под его презрительным взглядом, лишь бы не здесь.
Снова спрыгнуть с дерева на логово медведя тоже можно.
Казалось, отец наливается чернотой. Мать — холодом. Они молчали, но воздух бесконечно кипел и вспыхивал между ними... пошевелиться было немыслимо. А потом эту тишину разорвал охотничий рог, и берег наполнился приближающимся топотом копыт, лаем собак и плеском воды.
Раньше всадников вылетел на поляну серой тенью Хуан и зарычал.
— Ты... — сказал Эол, словно задыхаясь, — ты... привела!..
Холод чуть отступил, Ломион поднял глаза и увидел, как сползает капля пота у матери по щеке.
— Ты пошел бы с ним, Ломион? — спросила мать устало.