XIV
Честюниной не понравилось в Озерках. Она осталась на спектакль, но теперь пьеса на неё уже не произвела того впечатления, как при читке на репетиции. Катя провела свою роль совсем плохо, как играют любители, и никак не могла попасть в тон. -- Мы едем, конечно, домой? -- спрашивала Честюнина, когда Катя в третий антракт вышла в сад. -- Нет... После спектакля у нас будет маленький ужин. Будут только свои, и я не могу отказаться. -- Ах, Катя, Катя... Тебя больше всего интересуют репетиции и эти маленькие ужины, а не искусство. -- Ты находишь, что я скверно провела свою роль? -- Никуда не годится... -- Я не виновата, что мне дают такие скверные роли. Я, действительно, терялась... Всё дело, видишь ли, в том, что против меня интригуют, как я уже говорила тебе. Ну, да это пустяки... Она уж стара, как пожарная лошадь, и не выносит молоденького личика... Рюшкин говорит, что её ненависть самая лучшая рекомендация для начинающей артистки, а она меня возненавидела с первого раза. Теперь поняла? Я на зло ей и ужинать осталась. Меня пригласил Рюшкин... Ты всё-таки едешь? -- Всё-таки еду... Катя задумалась и прибавила другим тоном: -- Знаешь, мне жаль папу... Он такой добрый. Но что же мне делать, когда Не рыбачий парус белый -- Корабли мне снятся. В Павловск Честюнина возвращалась одна. Ей опять сделалось жаль Кати, а по пути она раздумалась и о себе, чего в последнее время избегала самым старательным образом. На эти "собственные" мысли её навело случайное обстоятельство. С Финляндского вокзала она проезжала мимо медицинской академии, и мысль невольно вернулась к недавнему прошлому. Боже мой, как всё было недавно и вместе давно. Где теперь Жиличко? Он на её письмо не ответил. Что поделывает Парасковея Пятница? Честюниной страстно захотелось побывать на Сампсониевском проспекте, взглянуть на свою комнату, в которой столько было пережито, поговорить с милейшей Парасковеей Пятницей. Но было поздно, и нужно было поспевать на Царскосельский вокзал. Будь это день, она, быть может, и не удержалась бы. Боже мой, от каких пустяков зависит всё в жизни... Если бы не вмешательство дяди, история с Жиличко могла разыграться самым серьезным образом, а между тем она его не любила, в чем убеждалась всё больше и больше. Это была какая-то сумасшедшая вспышка, что-то вроде тех детских болезней, которые налетают вихрем и вихрем улетают. Да и он, наверно, уже успел её забыть... В душе Честюниной невольно шевельнулось ревнивое чувство, и она почему-то припомнила одну курсистку, с которой Жиличко ходил в театр. По ассоциации идей она припомнила последнее письмо Нестерова. Где-то он, этот земский человек? Тоже, вероятно, успел её забыть... Почему-то ей казалось, что Нестеров такой маленький-маленький, какими люди кажутся на далеком расстоянии. И все эти мысли и воспоминания прикрывались сейчас страстным шопотом Озерковской примадонны, а из-за него поднималось что-то новое, та сладкая и манящая тоска, которую она испытывала в детстве, когда провожала кого-нибудь на пароходную пристань. Жизнь в Павловске сильно повлияла на Честюнину, точно она пришла в себя после какого-то сна. Это было странное ощущение человека, который постепенно находил самого себя. Да, именно находил, потому что самих себя мы меньше всего знаем. Она теперь целые дни проводила в парке, который полюбила, как что-то родное. Эти громадные деревья точно слушали её и только изредка по-стариковски начинали ворчать любовно и тихо, как ворчат на маленьких детей. Ей хотелось иногда рассказать им всё, чем была полна душа. Но это почти молитвенное настроение постоянно нарушалось гулявшей в парке публикой. Честюнина никак не могла привыкнуть именно к этой дачной, разодетой по-праздничному публике и забиралась в самые далекие аллеи, где уже никого нельзя было встретить. Прежде всего, она чувствовала себя совершенно чужой в этом избранном обществе, и дядя постоянно подшучивал над ней на эту тему. -- Такие же люди, как и мы с тобой, Маша... Собственно коренных петербуржцев совсем мало, а больше всего провинциалы. Наживут денег в провинции правдами и неправдами и едут проживать их в Петербург. Старик знал почти всех, особенно тех ветхих старичков, которые по докторскому приказанию в солнечные дни выползали в парк, опираясь на палки и тяжело шаркая ногами. В свое время эти старцы делали большие дела, а теперь тихо догнивали по роскошным дачам, великодушно уступая свое место молодому поколению. Дельцы-хищники, умевшие воспользоваться каким-нибудь случаем, и люди совершенно неизвестных профессий, умевшие, повидимому, только проживать деньги. -- Да, нужно было много и долго грабить всю Россию, чтобы вот эти старички могли разогревать на солнце в Павловском парке свои застарелые ревматизмы и параличи,-- объяснял Анохин. -- Как же ты, дядя, говоришь, что они такие же, как мы с тобой? -- Я хочу этим сказать, что не следует стесняться этой показной роскошью. Ты скучаешь о своем Сузумье? -- Говоря откровенно, нет... Меня даже огорчает это. Собственно я очень соскучилась о матери и братьях, но ехать сейчас домой не желала бы. Мне здесь так хорошо и спокойно... Я люблю думать, как, по окончании курса, поеду в свою провинцию женщиной-врачом. Это золотая мечта... Она не договаривала главного, почему не желала сейчас ехать домой,-- именно, из страха встретиться с Нестеровым. Да, это уже был страх, и она ловила себя на этом. В сущности, ведь она ничего дурного не сделала, а всё-таки было бы тяжело увидеть его, объясняться и говорить жалкие слова. Это был даже не страх, а простое малодушие. Честюниной нравилось сейчас больше всего то, что её здесь не знает решительно ни одна живая душа и никому до неё никакого нет дела. Что может быть лучше? И это одиночество дает только один Петербург. А давно ли она ехала сюда такой наивной, с самыми фантастическими представлениями о столице, своих курсах и всем обиходе новой жизни? Главной, захватывавшей её новостью оставалась попрежнему одна святая наука, и Честюнина делала самый строгий подсчет каждому прожитому дню. Ей было ужасно совестно, что она пропустила без занятий недели две, и теперь старалась наверстать потерянное время. Ах, как было нужно сделать много и как быстро летело неумолимое время!.. Впрочем, Честюнина была довольна своими успехами в новых языках, особенно в немецком, что для занятий медициной являлось краеугольным камнем. При всем нежелании с кем-нибудь знакомиться, Честюнина всё-таки познакомилась с одной оригинальной парой. Это были молодые люди. Он сильно прихрамывал и ходил, опираясь на палку. Она, совсем молодая и красивая какой-то особенной холодной красотой, постоянно сопровождала его. Сначала Честюнина приняла их за влюбленную парочку, нарушавшую её одиночество в разных глухих уголках довольно бессовестным образом. Выходило что-то вроде преследования. Она их встречала каждый день и напрасно разыскивала новые уголки. Таинственная парочка появлялась как на зло. Это, наконец, выходило смешно. Раз при такой встрече он вежливо раскланялся и проговорил: -- Простите, пожалуйста, что мы преследуем вас по пятам. Это какое-то роковое совпадение, и нам лучше уговориться, чтобы не встречаться. Разделимте парк на две половины... -- Зачем делить? -- смутилась Честюнина.-- Вы мне нисколько не мешаете. Она просто и внимательно посмотрела на Честюнину и проговорила: -- Если не ошибаюсь, вы курсистка? -- Да... -- Вот видишь, Сергей,-- обратилась она к нему.-- А ты еще спорил со мной... -- Да, да... Но я уже привык постоянно ошибаться,-- добродушно согласился он и, протягивая руку, прибавил: -- Давайте лучше познакомимтесь, барышня. Приват-доцент Брусницын, а это моя родная сестра, Елена Петровна... Вы ничего не имеете против этого? Честюнина заметила, что он необыкновенно хорошо улыбался и что вообще его лицо было такое простое и умное, хотя и болезненное. Он носил сильно увеличивавшие очки и длинные волосы. -- Нас почти все принимают за мужа и жену,-- объяснила Елена Петровна с немного больной улыбкой. Этим первая встреча и ограничилась. Затем они стали раскланиваться издали, как знакомые. А кончилось это случайное знакомство тем, что Елена Петровна первая остановила Честюнину и проговорила своим серьезным тоном: -- Мы опять спорили о вас с братом... да. Вопрос шел о том, почему вы всегда одна и почему скрываетесь от всех. Брат объяснял это особенным складом характера, а я уверена, что здесь дело совсем не в характере. -- Правы и вы и ваш брат... Девушки незаметно шли по аллее все дальше и дальше. Елена Петровна почему-то волновалась и заговорила о брате. Его специальность -- ботаника, и он скоро займет кафедру в одном из провинциальных университетов, а сейчас усиленно готовится к защите своей докторской диссертации. -- О, это совсем особенный человек,-- повторяла она с какой-то материнской гордостью.-- Его нельзя не любить... И потом у него такое горе. Из этого объяснения Честюнина поняла только одно, именно, что эта странная девушка влюблена в своего особенного брата, как только может любить сестра. Это ей очень понравилось. -- Ах, я заболталась с вами,-- спохватилась Елена Петровна.-- Сергей сидит один, а его нельзя оставлять одного... Ведь он совершенный ребенок и будет сидеть на одном месте целый день, пока я не вернусь.