— Вы опередили время, босс, — я смиренно пожал плечами, и этот жест заставил его яростно закружиться вокруг меня.
— "Определил время?" О чем это ты? На дворе тысяча девятьсот семьдесят третий год. Вот уже полвека мир готов к космическим путешествиям. Во все времена люди мечтали о том дне, когда человек оторвется от Земли и углубится в космические бездны. Веками наука шаг за шагом двигались к этой цели, и теперь… теперь, когда я, наконец-то, ее достиг — надо же! — ты заявляешь, что мир не готов принять меня.
— Двадцатые и тридцатые годы были годами анархии, упадка и беззакония, если вы еще не забыли уроки истории, — доброжелательно напомнил я. — Не стоит принимать их за эталон.
— Да знаю я, знаю. Теперь ты пустишься рассуждать о Первой Мировой четырнадцатого года и о Второй сороковых. Для меня все это — прошлое; мой отец принимал участие в одной, а дед сражался на фронтах другой. Но что ни говори, это были дни расцвета науки. Люди тогда не боялись; они были способны и мечтать, и рисковать. Не было такого понятия, как консерватизм; не было теорий, слишком радикальных для проверки; не было открытий, слишком революционных для обнародования. А теперь бледная немочь овладела миром, даже такие великие начинания, как космические путешествия, воспринимаются "вызовом Богу".
Голова его медленно поникла, он отвернулся, стараясь скрыть подрагивавшие губы и слезы на глазах. Но тут же вновь стремительно повернулся ко мне.
— Но я им покажу! — глаза его засверкали. — Я готов на все — назло Земле, аду, небесам! Слишком многое я в это вложил, чтобы теперь смириться.
— Успокойтесь, босс, — посоветовал я. — Вам это ничуть не пойдет на пользу, когда вы завтра подниметесь в ракету. И без того ваши шансы на удачное возвращение не слишком велики, так стоит ли показывать толпе, что вас раздирают сомнения и тревоги?
— Ты прав. Хватит об этом. Где Шелтон?
— Отправился в Институт выбивать заказанные нами специальные фотопластинки.
— Но ведь он уже давненько уехал, верно?
— Не так уж давно. Знаете, босс, с ним что-то не в порядке. Мне он не нравится.
— Чепуха! Мы проработали вместе уже два года, и мне не на что пожаловаться.
— Ну отлично! — я смиренно сложил руки. — Не хотите меня слушать — не надо. Но как-то я застал его за чтением одного из дьявольских памфлетов Отиса Элдреджа. Из этих, сами знаете: "Вострепещи, о, человечество, ибо грядет Страшный Суд! Каждому будет воздано по грехам его. Раскайтесь — и спасение придет". И прочая освещенная веками белиберда.
Харман неприязненно фыркнул:
— Ораторствующий возрожденец, скверный и напыщенный! Думаю, миру никогда не избавиться от людей такого типа — дебилов всегда хватает. Но не следует осуждать Шелтона лишь потому, что он читает эту дрянь. При случае я переговорю с ним.
— По его словам, он подобрал листовку на улице, но я-то почти уверен, что видел, как он доставал ее из сумки. Зачем тогда уверять, что он почитывает исключительно из любопытства? К тому же, он каждое воскресенье ходит в церковь.
— Разве это преступление? Да и кто в наши дни туда не ходит!
— Верно, но не в Евангелическое Общество Двадцатого Века. Это уже Элдредж. Хармана новость потрясла. Несомненно, раньше он об этом не слышал.
— Ладно, это уже кое-что. Надо бы приглядывать за ним повнимательнее.
Однако после этого разговора все так закрутилось, что мы начисто позабыли о Шелто-не — пока не оказалось слишком поздно.
В тот день — накануне испытаний — особой работы не предвиделось, поэтому я прошел в соседнюю комнату, намереваясь поработать над заключительным отчетом Хармана для института. В мои обязанности входило вычитывание ошибок и опечаток, но, боюсь, тогда я не слишком преуспел. Честно говоря, я не мог сосредоточиться. Каждые пять минут я погружался в невеселые размышления.
Вся эта суета вокруг космических полетов выглядела подозрительно. Когда Харман впервые сообщил о готовности "Прометея" — месяцев шесть назад — научные круги ликовали. Конечно, они сохраняли осторожность в заявлениях, но энтузиазм был подлинным.
Массы, однако, восприняли все по-иному. Вам, живущим в двадцать первой веке, это, возможно, покажется странным, но нам уже тогда, в семьдесят третьем, этого следовало опасаться. В те дни люди недолюбливали прогресс. Из года в год они все сильнее склонялись к религии, и когда церкви единодушно выступили против проекта Хармана… Что ж, предугадать последствия было несложно.