В отношении чувственных удовольствий (см.: Тема 6) Будда применял практику «яда-противоядия» (пакша-пратипакша), которая получил большое развитие в буддизме тхеравады. И влечение, и отвращение (рига — двеша) относятся к аффектам, омрачениям психики, но вместе с тем отвращение может стать той малой толикой «яда», которая способна послужить «противоядием» против чрезмерной чувственности.
«Жажда существования» иногда трактуется как желание вечного существования, связанное с верой в вечный Атман (сассата-вада), а «жажда несуществования» — как уверенность в разрушении Атмана после смерти тела (уччхеда-вада). Но это все-таки скорее частный случай (многие просто не имеют подобных концепций — диттхи, а те, кто их имеет, не всегда живут в соответствие с ними). В более общем плане «жажда существования» понимается как стремление продолжать существовать в качестве самого себя, своею эмпирического «я» («я есмь» — ахам асми), а «жажда несуществования» — стремлением не быть собою, измениться, перестать быть тем, кто ты есть и стать другим, что не обязательно связано со смертью.
Препятствия к освобождению
Говоря о причине дуккхи, мы касаемся важнейшей темы буддийской сотериологии — систематизации и классификации внутренних, психологических препятствий к освобождению. Раз причина дуккхи не в естественном устройстве вселенной и не в сверхъестественной силе, спускающей ее «сверху», а только в самой психике человека, то вполне законно поставить вопрос о том, какие именно свойства человеческой натуры вызывают дукхху и поэтому нуждаются в первоочередной переделке и искоренении. Буддийские тексты содержат множество разных классификаций человеческих пороков. Пять ниваран (или пять килеса, санскр. клеша) — препятствий к освобождению: любовное вожделение (кама-ччханда), злобность (вьяпада), физическая и психическая апатия, тупость (тхина-миддха), беспокойство-суетность (уддхачча-куккучча) и сомнение (вичикиччха). Три асавы (омрачения): кама, бхава и авиджджа (санскр. авидья) — чувственность, жажда продолжать существование и неведение. Аффекты (страсть, гневливость, злобность, суетливость), а также слишком пассивная, ленивая психика (апатия, тупость, неповоротливый ум), наряду с неведением (заметим, что неведение — это не просто отсутствие знания, а активное, действующее заблуждение, например, вера в вечный Атман) — все эти психологические и гносеологические факторы в конечном итоге тоже восходят к жажде (гнев и т.п. — это реакция на неполучение ожидаемого удовольствия, апатия — следствие страха перед неприятными ощущениями и т.п.). Появившись, они становятся препятствиями к освобождению: искажают восприятие, нарушают душевное спокойствие, словом, мешают видеть вещи такими, каковы они на самом деле (ятхабхутам). Симптоматично, что разрушение асав по своему сотериологическому эффекту ставится даже выше понимания четырех благородных истин («око Дхармы»).
Если оценивать первые две истины как элементы религиозной доктрины, то можно легко заметить, что в них нет никакого религиозного смысла. Человек попадает в тиски сансары не по воле бога и не по прихоти злых сил, а лишь по собственному неразумию и духовной слепоте. Дуккха не имеет ни собственной онтологии, ни собственной метафизики, за ней не маячит фигура высшего существа или тень сверхъестественных сил. Это скорее определенный психологический взгляд на вещи.
Возникновение дуккхи
Сравним дуккху со страданием в иудео-христианстианской традиции. Во-первых, в этой традиции страдание трактуется как наказание за грехи (в христианстве — первородный грех: злоупотребление свободой, дарованной Богом), одновременно считаясь своеобразным испытанием прочности веры (история бедного Иова). И наказание и испытание ниспосылаются Им с определенной целью — чтобы люди могли искупить свои грехи. В буддизме отношение к страданию иное. Даже если дуккха как сугубо отрицательный опыт и является возмездием за какие-то проступки в прошлом или настоящем существовании, то само возмездие осуществляется не богом, а безличным механизмом кармы. Дуккха — в смысле общего положения вещей (включающая и приятный опыт) — это сигнал «изнутри», информирующий человека о том, что он все еще находится в тисках сансары.
Во-вторых, иудео-христианская традиция связывает страдания рода человеческого с происками зла, воплощенного в образе сатаны, прельщающего людей чувственностью и гордыней. Поэтому страдание — это еще и борьба добра со злом, битва Бога и сатаны за души человеков. «Здесь дьявол борется с Богом и поле битвы — сердца людей» (Достоевский). В этом смысле страдание очищает и возвышает верующего — человек, который не страдал сам, считается неспособным сочувствовать страданиям других, а значит, неспособным к подлинной христианской любви. Культ страданий в христианстве связан с важнейшим догматом искупления — своими страданиями и своей мученической смертью Христос искупил грехи человеков. Символ христианства — распятие — это навечно застывшая гримаса страдания Богочеловека, знаменующая победу над страданиями (ср. изображения Будды с неизменной полуулыбкой на устах).
Если дуккха считается в буддизме неизбежным опытом всех живых существ, то каково ее отношение к достижению нирваны? В признании физического страдания путем к спасению христианство сближается скорее с джайнизмом (можно сравнить самоистязания средневековых монахов в подражание Христу и в надежде на вознесение и практику самоумерщвления джайнских аскетов). Вспомнив, как скептически относился Будда к самоистязаниям джайнов, мы можем предположить, как он мог отнестись к мученической смерти Спасителя. Чистое страдание («смертию смерть поправ»), без позитивного, приятного опыта — не может привести к устранению страданий. Ведь страдание — лишь следствие, поэтому борьба с ним бессмысленна, нужно направить свои усилия на устранение его причины — жажды. желания. В связи с этим я не могу согласиться с мнением В.К.Шохина, который пишет: «Учение о страдании, которое вводится в само бытие мира и структуру индивида, делает весьма сомнительной возможность освобождения от него, даже через «благородный восьмеричный путь»: болезнь, не отделенная от самой природы организма, терапии поддаваться не может. Учение о «группах привязанности», замещающих индивидуальное «я», делает эту терапию и бессмысленной, потому что отсутствует сам пациент» («Первые философы Индии» 1997: 188.). Будду не интересует «бытие мира», отдельное от структуры индивида. Если под «структурой индивида» имеется виду учение о пяти скандхах, то необходимо иметь в виду, что такая структура не представляла собой ничего эссенциального (наподобие кристаллической решетки). Речь может идти лишь о разных функциях (модусах функционирования психики), которые сами по себе нейтральны по отношению к дуккхе. Дуккхой их делает лишь определенная психологическая установка индивида (их отождествление с «я», «эго»). Если бы дуккха вводилась в структуру индивида, от нее нельзя было бы избавиться, отождествление дуккхи со скандхами касается нашего взгляда на вещи, а не самого состояния вещей. А этот взгляд, правильно осмысленный и использованный, может стать необходимым элементом стратегии освобождения. По словам Стивена Коллинза, дуккха — это «гомеопатическая терапия сансарной жизни, диагноз которой «неудовлетворительность», «затянувшаяся инициация, длящаяся до наступления нирваны» (Collins S. Selfless Person: Imagery and Thought in Theravada Buddhism. C. 192). Без закабаления невозможно освобождение, без сансары, а стало быть и без дуккхи, — нирвана.
Конец дуккхи
«А в чем, монахи, благородная истина о конце дуккхи? Это полное устранение жажды и полное прекращение жажды, отказ от нее, отречение от ее, освобождение от ее, отпускание ее».
Именно эта истина свидетельствует о религиозном характере буддизма. Что дает нам основания так думать? Известно, что все религии обещают своим последователям избавление от самых мучительных состояний, свойственных человеческому существованию, облегчение страданий и преодоление конечности бытия. В этом отношении буддизм не составляет никакого исключения. Буддийские представления о конечном «освобождении» тоже достаточно радикально отличаются от христианской и мусульманской идей спасения. Буддизм не признает благодати, а в деле спасения придает сознательным усилиям человека гораздо больший вес, чем какой-либо помощи извне (это касается прежде всего раннего буддизма и тхеравады).