Карыкур кивнул; рассказ бригадира так заинтересовал его, что он не удержался, перебил старика вопросом:
— Зачем же они эту нарту сюда-то волокли? Это ж ведь почти полтыщи верст. Такая даль!
— Да как же иначе-то, сынок? Разве могли наши предки главного своего таежного идола русским попам на поругание отдать? Они ведь наших идолов уничтожали тогда. А за этим, сказывали, долго гонялись, не один год его тропу вынюхивали…
— А-а, — опять не удержался, прервал его Карыкур. — Теперь понял. Рассказывали нам во время экскурсии в музее… Это, Лозар аки, дом такой специальный, где все старое хранится… Так вот. Это в прошлом, девятнадцатом веке было, когда христианство на Севере насаждали — ну то есть обращали людей в другую веру… Как раз тогда православные миссионеры и появились в Пулнгават Воше…
— Ну вот, ну вот, сынок. Как пришли эти… Как ты сказал-то? Я такое слово тоже слышал…
— Миссионеры.
— Ну да, они. — Лозар так и не смог выговорить трудное для него слово. — Как раз от них-то священную нарту и уберегали. Шибко в большой тайне держали это место. Да. Только разве бывает, чтобы все люди — одинаковые душой и сердцем? Нет, конечно. Кто-то, значит, где-то проболтался. Прослышал о нарте, об идоле нашем местный один зырянин. Ну, Артеев-то Николай. Ему, конечно, нарта не нужна была. Ему не нарта — ему меха в лабазе, вещи дорогие…
— И что, нашел?
— Вынюхал, сволочь. В старые-то годы тут самострелы на всех тропах были. Жалко, убрали их к тому времени — а то бы его дорога в нижний мир сильно укоротилась… Пробрался, значит, разграбил лабаз. Шкурки соболей выбрал, дорогие платки, монеты золотые и серебряные…
— Кой! Да неужто смог?!
— Вот тебе и кой! Осквернил, бессовестный, нашу святыню. — Лозар опять показал в сторону мыса. — А Верховный Дух взял да и наказал злодея. — Тут Лозар не сдержался, загремел обычным своим голосом: — А так ему и надо, паразиту! Наказал, наказал! По-своему, конечно, — весь опух Артеев, долго еще потом болел и мучился. Старые ханты сразу сказали: это, мол, Великий Идол Священного мыса на него руку свою наложил.
Карыкур молча смотрел на Лозара, захваченный той убежденностью, что прозвучала в рассказе старого пастуха, и только когда пошли они к своим упряжкам, спросил:
— А почему, Лозар аки, священная нарта не один нос имела?
— Два носа, сынок — один спереди, один сзади. Так, говорят, сам Великий Дух Неба повелел. Нельзя, мол, на священной дороге нарты разворачивать. Идол в нарте всегда вперед должен идти.
— А где, интересно, теперь эта священная нарта? А потом — лабаз-то… от него ведь, наверно, что-то осталось, можно будет взглянуть, да?
— О, сынок, тут дело непростое… Туго, сынок, туго… Мы ведь тогда, после случая с Артеевым, поумнели… Старый шаман нам дальнейший путь нарты указал.
— Какой же?
— А последний, сынок, последний. Камней, значит, побольше в священную нарту наложили, все что в лабазе оставалось — туда же. Все это смолеными жилами скрутили — и на середине озера нарту и утопили. Стало быть, на хранение священной воде отдали — чтобы ничего больше неверующим не досталось…
— Вот оно, значит, как, — только и сказал Карыкур. Рассказ бригадира все сильнее занимал его; он хотел бы порасспросить старика и еще кое о чем; вопросы чуть не срывались с его языка, пока он грузил сухостой на свою нарту, но все же решил отложить разговор на другое время — им ведь надо было спешить к павшим оленям, из-за которых они и проделали такой далекий и тяжкий путь. Погрузив дрова, он погнал вслед за Лозаром, ставшим вдруг каким-то необычно собранным и торжественным.
К его немалому удивлению бригадир оставил нарту, не доехав до мыса, похожего на вытянутую шею остроносой гагары. Он соскочил, замотал ременные вожжи за копыл нарты.