Судьба Айнэ, подстерегающие ее семейный очаг беды (а то, что они начнутся не сегодня-завтра, Карыкур теперь нисколько не сомневался) как-то исподволь навели на размышления о молодых его сверстницах вообще. «И что за мода у них пошла? — с какой-то саднящей обидой ругался он. — Как увидели приезжего парня — сразу без ума от него… Кто бы он ни был — лишь бы приезжий. Покрутятся с неделю — и тут же замуж. Да еще хорошо, если замуж. О, собачий узел! Как увидела — так сразу и все, что у нее есть, отдает. А потом кукует с ребенком одна, мучается… Да и замуж если выйдет — тоже не всегда складно. Кой! И ведь детей все они не ханты записывают, другими национальностями, по мужу… Так дело пойдет — нашей маленькой народности, глядишь, совсем не станет…»
Конечно, думая так, Карыкур в первую очередь размышлял о судьбе своей Айнэ — разве не подтверждала она его невеселые мысли? А потом, не без глаз же он. Видел сам, от других слышал, как вели себя с местными девушками мужчины, что понаехали в последние годы сюда, на север, с Большой Земли. Всякая вольность в общении с женским полом почиталась у них за геройство, а местные девушки, воспитанные в старых обычаях, платили искалеченными судьбами за такое приобщение к цивилизации. Они, дурочки, еще не хватили ее как следует…
«Да-а, — осенило вдруг Карыкура, — не все, конечно, из тех, что приезжают, но есть такие — поступают с нашими девушками так же, как с природой… Безо всякой жалости уничтожить лес, перебить зверей а птиц, испортить ягельные пастбища, отравить воду в реках и озерах… Словом, напакостить, а потом убраться. Не свое — оно и есть не свое. А вы там, местные, коренные, как хотите — так и живите… Наверняка такие вот и на людей свое браконьерство бездумное переносят… Да, пожалуй, и это, — сказал он себе, поразмыслив. — Взять хоть того же Кулика — точно так себя и ведет. А ведь он начальник, завтра его еще выше поднимут. Ну если уж начальнику так можно, те, пониже которые, — ну не все, конечно, некоторые, — обязательно с него пример брать станут…
Разные мысли приходили Карыкуру в голову этой короткой весенней ночью, и порой ему казалось, что мозг его подобен сейчас плавно́й трехстенной сети, в которую наячеилось столько скользких вертких налимов и зубастых щук, что ее и распутать-то невозможно. Были вопросы, много вопросов, и до самого утра не мог Карыкур найти на многие из них убедительные ответы…
А с улицы через открытую форточку доносились до него крики прилетающих в родные гнездовья звонкокрылых уток, гогочущих гусей, звонкотрубных лебедей…
И только прислушавшись к голосам милых сердцу перелетных птиц, неудержимо влекомых сюда мощно пробуждающейся природой, сумел наконец Карыкур успокоить душу…
Уснул он далеко за полночь.
Когда Карыкур, наскоро позавтракав, пришел с самого утра в аэропорт — встретить директора совхоза Мудрецкого, он с огорчением узнал, что Иван Дмитриевич прилетит нескоро. Из-за резкого потепления аэродром не принимал самолеты в лыжном варианте — на взлетных полосах снег уже почти сошел. Как объяснила ему в отделе перевозок знакомая Нятамы Лида, симпатичная курносая девушка, вместо снятого с трассы Ан-2 прилетит вертолет, но будет он только к обеду, не раньше.
У Карыкура вдруг появилась масса свободного времени, и он подумал, что надо употребить его с пользой для дела. Поразмыслив, решил, что можно, например, сходить в экспедицию, увидеть там Кулика, Якова Порфирьевича, как называли его шоферы, поговорить обо всем начистоту, но тут же побоялся, что может ненароком все испортить — тут лучше всего было все же дождаться Ивана Дмитриевича. Потом он вспомнил о заявлении Лозара. Да, именно это он и должен сделать — сходить в прокуратуру и узнать, что предпринимается по жалобе старого бригадира.
В приемной прокуратуры его остановила секретарша, сразу не понравившаяся Карыкуру: в годах, а размалевана так, что на ней, кажется, не осталось живого места. Однако эта секретарша, узнав, зачем он пришел, тут же проводила его к Николаю Альбертовичу Михайлику — молодому следователю, исполняющему, как пояснила женщина, обязанности прокурора.
Следователь, действительно молодой, произвел на Карыкура хорошее впечатление: мужественное лицо, могучая шея — это почему-то больше всего бросилось Карыкуру в глаза — казалось, будто у следователя голова срослась с плечами. «Хороший, наверное, парень», — подумал Карыкур и обрадовался, когда Николай Альбертович с первых же слов понял его: