Арсин успел подхватить ее и, бережно прижав к своей разгоряченной груди, тихо и нежно, как мать ребенка, погладил по бледным щекам, узкому лбу, по выбившейся из-под платка пряди слегка заиндевелых волос, по закрытым глазам, на которых проступили слезинки…
— Арсин, — еле слышно прошептала она, приходя в себя, и столько нежности, столько любви было в одном этом тихом слове; по ее щекам, словно переполнившая весеннее озеро талая вода, неудержимо хлынули слезы. Арсин и сам готов был расплакаться. Вся сила, все мужество понадобились ему, чтобы видеть, как горько и безутешно плачет любимая…
Наконец она совладала с собой, вытерла глаза уголком платка и тихо спросила, уткнувшись ему в грудь:
— Ну почему, почему ты не написал, Арсин? Ведь живой остался…
— Сначала у партизан был, в тылу у врага, — сбивчиво начал объяснять он, — какие уж там письма… А потом, когда в госпитале… не знаю даже… Сама ведь помнишь, плохо пишу…
Этот довод не удовлетворил ее.
— Ну и что? — с горечью выдохнула она. — Что из того, что плохо пишешь? Мог бы хоть одно слово нацарапать. Товарищей попросить. Чтобы мы тут знали, что ты жив…
— Мог, конечно, — сокрушенно вздохнул он. — Только как я свои слова другому-то передам? Ведь тебе же писать… Стыдно… А матери… честно говоря, и не подумал. Глупо, конечно… Хотел тебя, Таясь, удивить.
— Меня? Чем удивить? — Она недоуменно подняла заплаканное лицо.
— Хотел неожиданно заявиться. Как сказочный богатырь Ими Хилы…
— Вот и удивил, — печально сказала она.
— Дурак, конечно, да. — Он стиснул ее хрупкие плечи. — Но ведь я же, Таясь, надеялся… Мы ведь с тобой поклялись… на острове Шиян… Или ты уже все забыла?..
— Глупый… Разве можно такое забыть… Но твои же родители, Арсин, извещение получили…
— Да, Таясь, да! — перебил он. — Но ведь похоронки бывают и ошибочными. Скольких людей после боя погибшими считали. А они, как придавленная к земле трава, выпрямлялись, оставаясь в живых. Так и со мной было. Живой я, видишь?
— Но кто же знал, что ты живой? Господи, если б хоть слово написал, если б хоть как-то подал весточку!
Она осторожно высвободилась из его рук, села на нарту.
— Да, вот и удивил всех… — тоскливо прошептал Арсин. Что он теперь мог объяснить Таясь, что сказать в свое оправдание. — А все же ты мне ответь, Таясь… — начал он, снова схватив ее за плечи и вплотную приблизив к ней лицо, но тут же решимость его и кончилась. — Скажи, Таясь… — Он глубоко вздохнул. — Как все же ты за Юхуром-то оказалась? Неужели никто не знал о наших с тобой отношениях?
— Ну, Юхур-то, скорей всего, ничего не знал.
— И о том, что ты… что у тебя будет…
— Знаешь, может, кто-то о чем-то и догадывался. Но о том, что на самой деле было…
— Да разве ж ты не могла ему об этом сказать!
— Сказать! Как сказать, если родители без меня все решили… И калым обговорили. Юхур из своего стада десять важенок отдал…
— Но неужели ты ничего не могла возразить? Объяснить? — Арсин от возбуждения встряхнул ее за плечи. — Ты же могла не согласиться! Могла… ох… ведь ты же знала, что ребенок будет.
— А что мне оставалось делать, Арсин? — сказала она жалобно. — Ты войди в мое положение…
— И ты, значит, ничего Юхуру до свадьбы не сказала…
— А я его до свадьбы и в глаза не видела. Ты что, забыл, как у нас парней и девушек женят?
— Ну, не знаю… Все же как-то надо было сказать.
— Кому сказать, Арсин? И потом: сказать и остаться на всю жизнь опозоренной… — Таясь запнулась, сильно прикусила губу. — О ребенке я Юхуру сказала потом, уже после свадьбы…
— Правда сказала?
— В первую же ночь. Разве такое скроешь? Ребенок не ягодка, чтобы положить в туесок да выкинуть…
Арена смотрел на нее со странным чувством: и уважение, и изумление, и что-то еще, необъяснимое, было в его глазах.
— И ты ему так и сказала…
— Что сказала? — не поняла Таясь, которой передалось его возбуждение.
— Ну… ну что ребенок от меня?..
— Смешной ты. Арсин. Сам же по себе ребенок не появится… Он спросил чей — я и сказала…
— Сказала, значит… — Он утер рукавом полушубка внезапно вспотевший лоб. — Значит, теперь мой ребенок будет его ребенком? Так выходит, Таясь? Ребенком Юхура?
— Выходит так, Арсин, — поникла она.
Понурясь, Арсин снял руки с ее плеч, устало сел рядом с ней на нарту, вытащил из кармана трубку и нервно набил ее табаком.
— Ну, ты ему сказала, а он что? — Рука Арсина, державшая трубку, безжизненно повисла между коленей. — Что Юхур-то?