Снег понемногу начал оттаивать, в лунках заблестели капельки воды. Как ни крепок был наст, образовавшийся за эти дни, но и он под необычно жарким солнцем терял свою прочность, рассыпался, как олений мех во время линьки.
На открытых местах важенки теперь то и дело проваливались глубоко в снег, порой увлекая за собой шедших следом телят. И это была новая забота Арсина — без помощи человека олененок мог из ямы и не выбраться… Теперь ему приходилось прочесывать весь остров, выискивать попавших в беду сосунков.
В один из таких своих рейсов он увидел однорогую важенку, проявляющую какое-то особо сильное беспокойство. Она топталась на месте, старательно разгребала копытами снег вокруг теленка, часто подходила к нему, ласково тыкалась в кончик его носика, как бы приглашая встать и последовать за ней. И хотя снег вокруг был уже разбросан и от ямы почти ничего не осталось, теленок на ноги стать почему-то не мог.
Арсин, догадавшись, что случилось что-то неладное, поспешил на помощь. Было странно, что важенка при его приближении не отбежала, больше того, она все время крутилась рядом, даже проявляла некоторую агрессивность, угрожающе наклоняла голову с единственным своим рогом: не трогай, мол, мое дитя. Не обращая на нее внимания, Арсин подошел к теленку вплотную, попытался поставить его на ноги, и тут все понял: правая передняя ножка у малыша была сломана…
«Да-а, брат, — грустно протянул Арсин, опуская олененка на снег. — Отбегался. Тут уж я ничего не смогу сделать. — Арсин покосился на важенку. Теперь она смотрела на него так, будто надеялась, что он сможет помочь ее беде, и Арсин вздохнул, — Придется малыша жизни лишать. А шкуру в совхоз после сдам. Все же не будет потерей считаться». Он поднял олененка на руки и понес его к избушке.
Важенка шла за ним по пятам, мотая головой и жалобно хоркая.
«Кой, семь мудрецов старины! — подумал он. — Не хочется убивать на глазах у матери. Мне-то тяжело, а ей каково? Нет, только не при ней…»
Он хотел отогнать важенку от избушки, но отбежав на несколько шагов, она снова и снова упорно возвращалась к нему.
Пришлось занести раненого малыша в дом, а того, первого, что находился в избушке, вывести на улицу и привязать к кошевке. Важенка тут же подбежала к малышу, но, обнюхав и убедившись, что это не ее детеныш, отошла. Остановилась подле старой засохшей ели, глядя на избушку.
Арсин отыскал сёхар — острый узкий нож, повертел его, проверяя лезвие. Он медлил, никак не решался приступить к делу. Так не хотелось лишать жизни малое существо, этот удивительно живой комочек с мягкошерстой шкуркой. Ох, до чего же не лежало к этому сердце!
Наконец он собрался с духом. Зажмурившись, словно так проще было отогнать от себя жалость, Арсин надавил на кончик ножа…
Сделав свое неблагодарное дело, он открыл глаза и подивился: жалость и впрямь ушла из его сердца. Олененок все равно ведь был обречен. А теперь и вовсе — был уже не комочком живой плоти, а просто несколькими фунтами мяса. И какого! Самого нежного и вкусного!
Арсин быстро снял шкуру, распорол живот, извлек внутренности, положив их в миску, зачерпнул чашку душистой крови. Недоедавшему все эти дни Арсину так хотелось почувствовать на языке вкус парной печени, легко поддающегося зубам нежного мяса. Он уже хотел было отрезать ляжку, но неожиданная мысль вдруг остановила его:
«Что ты делаешь? Это же не твой олененок, совхозный… Да еще из стада, где бригадиром Юхур. Зачем же ты решил попользоваться чужим добром? А ну-ка, Арсин, вспомни, что случилось в тот раз, когда мойпар на стадо напал. Тебе ведь самому пришлось тогда расплачиваться за государственных оленей… И Юхуру, значит, придется…»
Холодный пот проступил на его лбу — ведь он только что готов был поступить не по совести; Арсин уже собрался отложить нож в сторону, но тут заговорил в нем другой голос.
«Да ведь олененок все равно бы умер, воронам достался. А ты голодный. Сам толком не ешь уже сколько времени, а стадо сумел сберечь. Ты больше чем мясо этого олененка заслужил. — И откуда-то, как это часто бывает в душе человека, когда борются в нем желание и совесть, напролом лезло наружу все оправдывающее, все разрушающее соображение: — Ты же один на острове, Арсин, кто тебя тут видит, кто слышит? Сам себе хозяин. Кто узнает-то! А хоть бы и узнали — что тебе оставалось делать?»
Но как-то сами собой разжались вдруг пальмы, и нож выпал из рук.
«Нет! Не пойдет так! — твердо сказал он себе. — Прочь от меня, черные мысли, разум мои украсть хотели? Замутить, как налимы, своими скользкими хвостами чистую воду? Нет! Не будет этого! — Он встал со своего круглого чурбачка. — Я еще не потерял совесть. Голодный, да, а на это все равно не пойду, о семь мудрецов старины! Оставлю тушку олененка хозяевам. Пусть смотрят на переломанную ногу, пусть сами видят, как дело было. Никаких свидетелей не надо! Положу пока мясо в снег, ничего с ним не сделается. А потом вместо со шкурой в совхоз сдам. А то начнет эта росомаха Юхур говорить потом, что Арсин, мол, для того на острове и остался, чтобы оленей кушать, да шкурки себе на шапку собирать. Не нет, нет, семь мудрецов старины, в этот раз ему ко мне не прицепиться! Ничего у него не выйдет!..»