Разворошить такое захоронение легко. Но кому придет в голову тревожить вечный покой ушедших?
Однажды люди вернулись с кладбища перепуганные, потрясенные: несколько срубов кто-то разворотил, и на земле белели следы варварского, страшного пиршества.
От такого хоть у кого волосы встанут дыбом!
Преодолевая суеверный страх, Пиляп сходил тогда на кладбище, тщательно осмотрел землю вокруг оскверненных могил и понял: тут побывал медведь. Он, конечно, сразу подумал о белошеем, и смутное, тяжелое предчувствие закралось ему в душу. Но прямых доказательств не было — это мог быть и какой-то другой, ошалевший от весенней голодухи, бродячий мойпар.
Люди стали по очереди дежурить подле кладбища, и мохнатый мародер, видно, учуяв опасность, больше не появлялся.
…В конце Месяца Замерзания Малых Ручьев Пиляп с племянником Митри рыбачили на своих родовых угодьях — вокруг полузаброшенного селения Ханты-Питляр. Здесь хорошо скатывалась рыба — муксун, щекур, сырок — нагулявшая жир в тихом сору. Утром поставишь сеть — вечером бери богатый улов.
Пиляп с племянником вялили рыбу, подсаливали ее то мелкой, то крупной солью. Днем они уходили в кедровник, где шишковал Митри, а сам Пиляп на склонах брусничных ёхамов[17] ставил петли на глухарей да тетеревов.
Тайга была к ним щедра.
В лиственничном дровянике на вешалах уже красовались с полтора десятка упитанных глухарей, лежало два мешка кедровых орехов, стояли бочонки с соленой рыбой и сочной, ярко-красной брусникой.
Начало подмораживать. Ночью уже выпадал иней, белым неблюевым мехом ложась на крыши; мелкие речки кое-где прихватывало ледком.
Как-то вечером Пиляп при свете керосиновой лампы «молния» готовил ужин — ощипывал глухаря, варил суп. Митри в ожидании еды сидел рядом.
Вдруг, насторожив уши, заскулили собаки — Нявар и Лопас.
— Нет! — прикрикнул на них Пиляп. — Лежать!
— Лошадь, наверное, прошла, — предположил Митри. — Пойти посмотреть?
— Сиди, — сказал Пиляп. — Вон, еда уж готова. Давай положу.
Но собаки не унимались.
Пиляп прикрутил фитиль в лампе. Стало темно, зато высветлилось небольшое оконце.
— Ох! — тихо выдохнул Митри. — Гляди, дядя Пиляп!
В окне, за стеклом, на фоне затухающей вечерней зари четко вырисовывался силуэт огромного медведя, ухватившегося передними лапами за наличник.
— Сейчас выдавит стекло… — прошептал, бледнея, Митри.
— Не бойся. Там вольерная сетка…
Пиляп, подавляя невольный страх, приблизился к окну. Теперь медведь был от него на расстоянии вытянутой руки. Явственно слышалось его сиплое, тяжелое дыхание, видны были маленькие свирепые глазки, вцепившиеся в дерево когти, настороженные, изогнутые уши. На шерсти, покрывавшей горло, проступал белый ободок.
Опять он! Шатун, Пятый — и тем самым недоступный для него, Пиляпа!
— Дядя! Ну что же ты! Вот ружье! — Митри заметался по избе.
Собаки зашлись в неистовом лае.
Но Пиляп словно ничего не слышал. Он отпрянул от окна и рухнул на лавку, закрыв руками лицо.
Наконец совладав со своим смятением, он сказал Митри:
— Ладно, высунь в дверь дуло — пальни дробью вверх, пугни его.
— Но ведь у нас пули есть?!
— Делай что велено! — прикрикнул на него Пиляп.
Митри схватил двустволку и бросился к дверям.
А Пиляп обернулся к окну и еле слышно проговорил, словно увещевая медведя:
— Ну что же вы? Грешно через окно лезть!
Грохнул выстрел, гулким эхом отозвавшись в окрестной тайге. Медведь отпрянул от окна и скрылся в кустах. Собаки выскочили на улицу. Их лай тотчас стал удаляться в сторону сора, к мысу Торнанг Вош. Значит, Старик подался туда.
Митри вернулся в избу. Взглянув на дядю, он поостерегся выказывать недовольство. Они молча поужинали и легли спать.
На рассвете повалил снег, белоснежными песцовыми шкурками устилая землю. Оголенные березы преобразились, словно накинув на себя узорчатые хантыйские платки с кистями.
Медвежий след, конечно, основательно замело, так что охотники не сразу разглядели, что дверь дровяника чуть поцарапана — на старых высохших кедровых досках, словно острыми гвоздями, было прочерчено пять линий. Старик, видно, пытался здесь похозяйничать, да не смог, что-то помешало ему.
Митри выругался, а Пиляп тихо проговорил:
— Зачем вы так? Не стыдно ли? Все другие мойпары уже ложатся в берлоги. Листья осыпались, снег выпал, а вы все шастаете!
Племянник с удивлением выслушал эту странную речь — молодым не понять взаимоотношений старых ханты со зверем, с тайгой, они выросли в другое время — и суеверный страх старших им неведом. Однако, уважая Пиляпа, промолчал.