Наверное, прошло много времени с той минуты, как я вышла из леса, потому что на небе появилась луна. Меня заметил проходящий патруль.
- Кто здесь?
- Свои.
- Кто свои? - Боец щёлкнул затвором. - Тут и немцы свои! Не чужие...
Я узнала по голосу солдата из комендантского взвода.
- Это ты, Перемышленников?
- Я, товарищ старший лейтенант! Здравствуйте! Откуда это вы?
- Из Радома.
Тот удивился:
- Ночью? Шли через лес?
- Да. Что ж тут такого? А где наши, политотдел? - в свою очередь спросила я.
- Сейчас будут грузиться.
- Сейчас?
- Да. Приказ уезжать. Немцы драпают! Никак не догоним.
Я прислушалась: в темноте не освещённой огнями деревни уже слышался рокот моторов. Кто-то крикнул:
- Иван, запрягай пароконные! Поживее! С твоими худобами чёрта с два их догонишь!
Там, на западе, где-то очень далеко впереди, снова вспыхнуло небо. Это били «катюши», но их скрежетание уже не было слышно, только отблески, голубоватые всполохи разрезали ночное, серое небо.
- Нелегкое дело - войну догонять! - сказал Перемышленников.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Вот и Одер.
Я долго шла к нему: целую жизнь.
Он в розовых шапках садов, барханистый, рыжий. И словно кипит и клубится в спиральных водоворотах.
Город мрачен, горбат от черепичных розовых крыш. Он ещё догорает. Под ногами трещат стекло и осколки железа. Ветер носит комья бумаг по огромной безжизненной площади, подбрасывает их мягкими лапами, волочит в тупики.
Груды щебня, завалы из камня, обрушенная черепица. А в домах внутри комнат всё так, как будто жители только что вышли. Вот снаряд прошел через толщину стены и лег прямо на стол, не разорвавшись. А на столе, в чашках, кофе. Хлеб в сухарнице. На зеркале - известковая пыль.
Я смотрюсь в это зеркало.
Думала ли я когда-нибудь, что мне придётся с оружием приходить в этот город? Нет, не думала. В первый раз я подумала об этом, когда вместе с Сергеем Улаевым встречала выходящих из окружения, искала своих. Вот тогда я и поклялась отомстить за Ивана Григорьевича, за девчат медсанбата.
Тогда я решила обязательно посмотреть на эти безглазые чёрные окна и завалы из кирпичей и на бурлящий, ходящий, как огромная рыбина на крючке, серый Одер с понтонами на хребтине, с обрушенным взрывом чёрным мостом.
Это наше последнее наступление.
За войну я видела много больших наступлений. И у каждого из них было своё, непохожее на других лицо.
Наступление под Москвой в декабре сорок первого года было яркое, буйное, безрассудное, - может быть, оттого, что впервые. Тогда мы не знали ещё, что такое идти побеждать. И царила какая-то окрылённость, и всё было внове и очень пестро. Матросы с расстегнутыми воротниками бушлатов, несмотря на лютый мороз: должны же немцы увидеть морскую полосатую душу, узнать, что в атаку идут сами «чёрные дьяволы»! И тут же развернутой цепью, во весь рост, латыши: «психическая атака». А где-то на фланге - лихая казачья конница в чёрных бурках, с алыми башлыками поверх белых мохнатых папах. И весёлые лыжники в маскхалатах, с автоматами за плечами, которые нам казались тогда необыкновенной новинкой. И гвардейцы Панфилова, загорелые, узкоглазые, в замасленных полушубках, приехавшие из казахстанских степей. И девчонки-зенитчицы, озорные, отпетые, из Вологды и Саратова. И московские профессора, все седые, в очках с золотыми ободками, ездовыми в заиндевелых обозах. И сибирские стрелки, звероловы и следопыты... Даже в самых названиях военных частей: Истребительный батальон, Коммунистический батальон, Пролетарская дивизия, народное ополчение - был какой-то отголосок гражданской, боевой заряд неувядшей романтики. А в ней - наша сила и великая слабость. Сила нашего советского духа и слабость нашей воинской подготовки, недостаточность вооружения, неумение применять новейшую тактику, подсказанную маневренной машинной войной.
В сорок третьем под Спас-Деменском я видела уже бой военных машин и гигантские карусели из самолетов, эти гудящие над землею весы, на которых лежали две равные силы: их сила и наша. Их сила уже убывала, а наша росла и росла. Но в тот самый первый день наступления на двух чашах лежали ещё, примеряясь, две веры, два строя и два отношения к жизни. И мы победили. А они бежали от нас.
Я видела разгром немцев под Варшавой и западнее Ополья. Эти сотни разбитых, обгорелых немецких машин, разбежавшихся от шоссе по огромному вспаханному чёрному полю, поперёк борозды. Как грозные мастодонты в смертельном страхе, убегая, они громоздились, карабкаясь друг на друга. И в их чревах теперь гулял зимний ветер, шевелил на убитых светлые волосы, что-то нашёптывал про себя, листая бумаги...