Перечитавши и раз и другой эти столь суровые и столь многозначащие для меня слова, я, признаться, весело посмеялась и положила повестку в карман: до назначенного часа и дня.
Поэтому, слушая разговоры в ночной походной колонне от станции к Старой Елани, я размышляю.
Человек рождается один только раз. Он приходит на землю в одном экземпляре. Никто никогда не заменит меня. Если родится кто-либо лучше, умнее, чем я, то это и будет уже кто-то другой. А такая, со всеми моими достоинствами и недостатками, я одна в целом свете. Единственная и неповторимая. Сама себе эталон. Поэтому я и должна себя всячески оберегать, как некую редкую драгоценность. Но всё-таки почему? Почему именно я должна уцелеть на войне, в то время когда самые сильные, смелые люди, украшение земли, идут в бой не раздумывая. Почему именно я должна себя пожалеть, уберечь - для чего?!
Умереть на войне?! Да, действительно, это ужасно. Но разве лучше умереть от несварения желудка, от камней в печени, от заворота кишок, от холеры? Разве существует вообще красивая смерть?
Я не животное, не цветок и не бабочка, чтобы жить бездумно, растительной жизнью, с единственной целью - жить. Я человек. А человека от ящерицы или букашки отличает его стремление что-то сделать, оставить свой добрый след на земле. Когда нужно - трудиться и этим прославить свою страну. Когда нужно - погибнуть и этим спасти свою Родину.
Ноги вязнут в глубоком, растоптанном песке полевой дороги.
Кто-то рассказывает:
- Дочка у мэне дома осталась. Така малесенька!
Женька вдруг окликает меня:
- Ты где? Ты чего отстаешь?
Я молчу. Догоняю её и, тяжело ступая, шагаю с ней рядом.
А у меня мать осталась. Одна. У калитки стояла такая растерянная, одинокая и долго, пока я шла с вещмешком за плечами, смотрела мне вслед, пока я не свернула за угол на Кольцовскую.
И вот часовой. И калитка. И двор, мощенный большими плитами из камня.
В этот двор мы вошли с Марьяной и Женькой втроём. Все шедшие с нами в колонне остались на площади, зачисленные кто куда: кто в полк, к «стрелкачам», кто к артиллеристам, кто в комендантский взвод, кто в автороту. Только мы трое - в медсанбат. К Петрякову.
А кто такой Петряков, что собой представляет, мы не знаем. Да и не всё ли равно?
2
Тяжела солдатская служба!
На завтрак - в строю. На занятия - в строю. В баню - в строю. На речку, бельё постирать, - тоже в строю. Ни шагу вне строя. И с рассвета и дотемна звучат в ушах отрывистые команды: «В грудь четвертого человека - р-равняйсь! Не ходи головой... Кругом! На месте... А-а-тставить!»
В шесть утра дверь в нашу комнату приотворяется.
- Подъё-о-ом]
Дежурный по части стоит в жёлтом веере света. Он не глядит на нас: это не разрешается. А может быть, как у нас говорят в батальоне, боится ослепнуть. Для верности он даже зажмурил один хитрый глаз. Нам тоже видны с постелей лишь часть его спины и повязка на рукаве.
На постелях, однако, никто не пошевельнулся.
- Подъём! Кому говорят?! - И через минуту со злостью: - Вы что, черти драповые, оглохли?!
Вот теперь все койки на миг глухо колебнулись. Как будто их подбросило подземным толчком. Это мы ещё плотнее втискиваемся в подушки. Никому неохота нарушать сладкий сон, покидать теплоту нагретой молодым телом постели. Да и как вставать, если вчера почти за полночь ты рухнула на койку совершенно без сил, а и сейчас за откинутой маскировочной занавеской ещё самая настоящая ночь, если не ночь, так туман или дождь, и усталость разламывает ещё не отдохнувшие спину и плечи!
В 6.10 - утренняя зарядка. «Заряжаемся» мы в одних брюках и мужских нижних рубахах на улице, перед казармой.
В 6.30 - завтрак. Под открытым небом, во дворе, за грубым, из неструганых досок столом.
- Рота-аа, сесть! Начинай!
- Рота-аа, встать! Выходи-и!
После завтрака старшина Финяк выстраивает нас во дворе.
- Р-равняйсь!
Он неторопливо проходит вдоль строя, щурит узкий маленький глаз, смотрит, хорошо ли стоим, добродушно тычет пальцем в живот зазевавшегося бойца.
- Равняйся, равняйся, - шепчет ему. И вдруг рявкает трубно, лихо - так, что у всех в ушах звенит: - Смир-рррр-на! - Опять тихо: - Отставить. - И ещё раз: - Смир-рна!
Старшина у нас из тех, о ком ходят по армии анекдоты. В столовой он сокрушённо вздыхает: «Зажрались, сволочи, лавровый лист не едят!» В казарме перед вечерней поверкой может гаркнуть: «Красноармеец Пётров, что читаешь?» - «Роман Гончарова «Обломов», товарищ старшина!» - «Ну вот... Читать читаешь, а в жизнь не претворяешь...»