Выбрать главу

Сейчас, чтобы его больше ни о чём не спрашивали, Федька Пехотинец лихо командует:

- Цепью... бего-оом!

Когда мы наконец останавливаемся, перестраиваемся и снова затихаем послушным военным строем, он продолжает как ни в чём не бывало:

- Кавалерию взвод встречает ружейным огнем с колена... Вот так! - И назидательно глядит в мою сторону.

4

Вечером тихо, пусто в казарме.

Все расходятся в увольнение, кто куда. Женька ушла на свидание с Рештаком, лейтенантом из второго полка. Марьяна - в дивизионный клуб на танцы. Военфельдшер Аллочка Рыбакова - в кино. Ирина Ивановна Рыжова, молодая врачиха с белой прядью в смоляных волосах, - на свидание с собственным мужем в артполк. Остальные - на репетицию кружка художественной самодеятельности. Остаемся: умная, с тонким насмешливым лицом, горбатенькая Наташа Глызина, украинка Оля Кузь, Пятитонка и я.

Наташа целый вечер лежит одетая на постели и читает какую-то толстую книгу. В армии она добровольно. Взяли её, несмотря на тяжёлый физический недостаток, только потому, что Наташа прекрасная, опытная хирургическая сестра. Сейчас она лихорадочно листает страницы и вдруг вскрикивает, как от боли:

- О-ооо-ой!

Мы все, кто остался, кидаемся к ней на помощь:

- Наташа, Наташечка, что с тобой?!

- Нет, вы только подумайте, что они ели, а?.. - Наташа задумчиво поднимает на нас свои зеленовато-серые глаза и читает вслух: - «За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем...» - И она опять вдруг стонет, словно от боли: - О-оой, девочки, умираю! Хочу ватрушек! С творогом. Хоть бы одну такую сюда!.. Или нет. Лучше индюка. Впрочем, бараний бок с гречневой кашей тоже неплохо.

- А рожна не хочешь? - говорит укоризненно Пятитонка, прибежавшая на вопль прежде всех. Фамилия Пятитонки - Боркулова. Галя Боркулова. Но так в батальоне её давно уже никто не зовет, даже комбат. Галя толстая, с объёмистой грудью, очень громоздкая. Лицо у неё круглое, румяное, с весёлыми ямочками. Губы алые, сложены сердечком. В ней всё избыточно, несоразмерно: и «удельный вес», и обидчивость, и доброта. Опекает она Наташу Глызину с влюблённой заботливостью неопытной мамки.

Сейчас Галя лезет к себе под кровать и вытаскивает огромный туристский рюкзак. А из рюкзака, из бесчисленных свёртков, - какую-то творожную окаменелость. Ватрушка! Действительно, настоящая ватрушка, как у Собакевича, величиною с тарелку. Наверное, припасена ещё из дому.

Галя гордо говорит Глызиной:

- На!

Та брезгливо, как бы нехотя, морщит бледные губы.

- Не нравится? Ну, тогда не знаю, чего тебе надо, какого рожна! - И Пятитонка обиженно замирает с ватрушкой в руках.

- Спасибо, Галочка, я пошутила. - Наташа смотрит на Галю задумчивыми огромными глазами. В них всегда какой-то скорбный, неразрешённый вопрос. - Правда, правда, не надо. Я не хотела обидеть тебя.

Они мирятся, целуются.

А мне грустно.

Я сижу в полумраке на подоконнике. Мне хочется к Борьке. Отсюда, издали, все наши с ним ссоры кажутся таким пустяком. Отчего он молчит? Может, ранен?

Я достаю из планшета его фотографию. Банин в роли Димитрия Самозванца. Когда-то я выкрала её у него из портфеля там же, на занятиях драмкружка. А потом, когда мы с ним подружились, Борис сам мне её надписал: «Musa gloriam coronat, gloriaque musam».

Пятитонка наваливается грудью мне на колени, разглядывает фотографию.

- Твой? Красивый парень. А что это написано не по-нашему?

Я перевожу:

- Муза венчает славу, слава - музу...

Галя вздыхает:

- Нынче всё больше невенчанные живут!

5

Я спрашиваю у Гали:

- Ты кем была до войны?

- Я? Никем. Просто жена. Жена пограничника. Сидела у окна, вышивала салфеточки, красила губы, смотрела в лес. И всё. Потом приходил мой Вася с обхода границы. Мы обедали. Он опять уходил, иной раз на всю ночь, до утра. А то и два-три дня подряд его нету. Мало ли что случается на границе!.. А я опять с вышиванием к окну. Ждать...

- Тебя где застала война?

- У окна. Снаряд разорвался как раз в цветнике. Знаешь, - Галя растерянно разводит руками, - почему-то я совсем не испугалась. Схватила подушки с кровати, одеяла, начала их увязывать. Потом кинулась к фикусу. Выносить фикус. А тут боец прибегает: «Бегите! Лейтенант приказал. Бегите скорей на восток!» И я побежала. Всё бросила и побежала. А надо бы было не бежать. Да разве тогда можно было подумать? Если б я сразу сообразила, разве б я от Васи ушла? Никогда б не оставила его одного. Я ведь не хуже Марьяны или Женьки стреляю.