- Да, - сказал Петряков. - Прогулялся. Всё нормально.
Иван Григорьевич швырнул на нары планшет и фуражку, грузно рухнул за стол, уткнул лицо в ладони. Долго сидел неподвижно.
Всю дорогу он думал об этой минуте и не предполагал, что расставание будет ещё тяжелей. Так близко, как с этими двумя, он ни с кем ещё не сживался, даже в том своем первом полку.
- Что случилось, Иван? Говори, не томи...
Петряков наконец поднял голову, протёр пальцами воспалённые от напряжения, сухие глаза. Помедлив, ответил:
- Ну вот... Ухожу от вас. Всё... Неужели не ясно?
- Та-а-ак... - озадаченно протянул Железнов, и на его освещённом отблесками пламени смуглом лице обозначились резкие складки. - Та-ак, - повторил он сурово. - И куда же... ежели не секрет?
- Медсанбат принимать! - Голос Петрякова зазвучал с неожиданной обидой. - На рассвете быть там...
Матвей Железнов дёрнулся как от боли, крякнул. Крупной сильной рукой грохнул по столу так, что солонка подпрыгнула на месте. Вскочил, сердито зашагал, заметался на «пятачке» между нарами и печкой, расшвыривая по пути ногой табуреты.
- На рассвете быть там. Ишь как быстро! - заговорил он со сдержанной силой. - А мне тут как жить? Мне-то с кем идти воевать? Они обо мне там помнят иль нет?! Я им кто? Вчера начальника штаба взяли, сегодня тебя. Это что ещё за манера: боевые, проверенные кадры в тыл перекачивать. Нашли тоже метод... дивизию комплектовать!
Шубаров спокойно обернулся к Железнову:
- Слушай, Мотя. Он прав: приказ есть приказ.
- A-а, не трожь меня! - отстранился Матвей. - Тоже ангел-хранитель! Я знаю, что говорю. Мне, мне воевать! - Железнов гневно отмахнулся от комиссара.
Но, потоптавшись и взглянув Мите в лицо, снова сел за стол, молча стал рассматривать свой огромный, с курчавыми рыжими волосками кулак. Так же быстро, как вспыхнул, он вдруг успокоился, выжидающе кашлянул. Дотянулся до фляги, разлил по чаркам водку и, пододвинув каждому, сухо, всё ещё сердясь, сказал:
- Ну, на то... воля божия - и Осипа Фёдоровича Маковца. Будем здоровы!
Они в мрачном молчании выпили.
Красноармеец принес с кухни закопченный котелок с дымящейся разварной картошкой, миску малосольных огурцов в укропе, в листьях чёрной смородины и разрезанный полосатый арбуз. В землянке сразу остро запахло морозцем.
Выплёвывая арбузные семечки в тарелку, Железнов покосился на Петрякова и вдруг обнажил в недоброй усмешке свои крепкие ровные зубы:
- Ну, а ты небось рад, что вырвался? А?
- Ну, ты это брось! - спокойно ответил Иван Григорьевич. - А то ведь я могу...
- Ну что? Что ты можешь?! - оживился Матвей.
Разглядывая Петрякова из-под нависших бровей в упор, как будто увидев его впервые, он вдруг мрачно и горестно улыбнулся. Голос его зазвучал с неожиданной нежностью:
- А ведь я о нас с тобой, Ваня, знаешь, какую думку-то думал? Эх!.. Не сбылось... А ведь хочешь небось знать, чего я ждал от тебя? А? - Железнов рассмеялся каким-то несвойственным ему заискивающим смешком. - Ну, сказать или же не сказать? - спросил он, осторожно изучая выражение лица Петрякова. Тихо произнёс, как бы про себя и не глядя на Ивана Григорьевича: - Я ведь так запланировал, чтобы и лишку не мучиться... Как другу небось... Э-эх, Ваня! Лишил меня... Зачем легкой смерти лишил?! - Он снова хватил по столу кулаком.
- Хватит! Будет тебе! - спокойно заметил Шубаров.
Но, щурясь острыми голубыми глазами на жёлтый прыгающий в печке огонь, он и сам на мгновение застыл, погруженный в раздумье. Как будто и перед ним, обдав вечным мертвенным холодом, промелькнуло какое-то странное, слепящее душу видение; пронеслось - и исчезло. Он резко тряхнул головой, отгоняя его от себя.
- Какая-то ерунда у тебя нынче в башке, Матвей! Для того он и существует, медсанбат, чтобы раненых принимать.
- Да я не о том... - Железнов вздохнул и добавил с горечью, - Эх, Иван, - обратился он к Петрякову, - все! Кончилась наша дружба...
- За дружбу! - сказал Шубаров и поднял чарку.
Стекло скупо звякнуло о стекло.
Петряков выпил, повертел чарку в руках. В старинной, хорошо отшлифованной грани отсвечивали огоньки.
Он больше Моти и Мити знал об этой войне. И о жизни, и о смерти. Он знает, что нет её, лёгкой смерти. Ни для кого. Даже для самого лучшего друга. А есть та, какая придётся. Может быть, что и в муках. И никто не в силах эту муку прервать прежде времени.
Он долго сидел задумавшись, молча. Потом медленно, не торопясь, раскурил свою трубку.
В мыслях Петряков уже был далеко отсюда, в Старой Елани. Он не стал здесь рассказывать о том, что сразу же, как только получил назначение, помчался к себе в батальон.