Хулиганство моё было в стиле троллинга, не знаю, какого уровня, но не нулевого, точно. Я подучил Кирюшку нескольким фразам на английском и строго-настрого запретил указывать на меня, если спросят, откуда он это знает. И несколько дней с наслаждением наблюдал, как он терроризирует родителей английской речью. Очень удачно применял её Кирюшка. Да с чувством. Я ему надул в уши, что это очень неприличные слова, которые на русском нельзя говорить, сразу в угол поставят. А на иностранном не поймут, так что вперёд.
Первый раз даже убежал подальше, чтобы отхохотаться втихушку. Такое лицо было у мачехи, когда она попыталась прочитать нотацию парню на тему «Что такое хорошо и что такое плохо», а он выкрикивает ей в лицо: «Ай донт андестенд!». Причём с выражением лица, с которым нахер посылают. Претензии в мой адрес отмёл. Сказал, что Кирюшка вместе со мной из телевизора всё услышал. Кажется, не поверили, но «какие ваши доказательства?».
И вот теперь расплачиваюсь. Детский мозг кипит от чрезмерных нагрузок. Наверное, ускоренно растёт, кости черепа не успевают, и возрастает внутричерепное давление. Может, я и не прав, но версия правдоподобная. Кажется, перебрал с освоением языкового наследства из прошлой жизни. Мозги выкипают.
— Кир, пожалуйста… — лежу с мокрым полотенцем на лбу на кровати. Просьба вести себя тише действует на Кирюшку безотказно. Он меня любит и уважает. Но просьба работает недолго, от пяти до пятнадцати минут. По истечении их опять вопли по любому поводу.
Он очень громкий. Отец утверждает, что это полезно для лёгких и развития всяких там бронхов и голосовых связок. Наверное, он прав. Хм-м, инициатива должна иметь инициативника, не мной придумано, не мне отменять. Выставляю брата в общую комнату.
— У меня голова болит, займите ребёнка, — еле стою, видок бледный, недавно тошнило, поэтому родители не спорят, — Кир, топай. И телевизор убавьте.
Родители не егозят, но дверь блокирую. Телевизор стихает, его бубнёж почти не слышен, да ещё я уши заткнул. Кирюшку отец уводит на кухню. Попробую заснуть.
При полной неподвижности и почти абсолютной тишине сразу становится легче. Очень я понимаю того мужика из анекдота, который с перепоя кота в окно выбросил за то, что тот громко топал. Таблетки не помогают. После лошадиной дозы анальгина как раз и стошнило.
Мне удаётся немного подремать, не больше часа по ощущениям. После этого шум в квартире снова восстанавливается до обычного уровня. Папахену надо бы вывести младшего на улицу и там его «разрядить». Не догадался. Мамахен в своём репертуаре, попала на какой-то сериальчик и забыла обо всём. Увеличила громкость, ради справедливости замечу, не до максимума.
Состояние моё слегка улучшилось. С уровня «хуже некуда» до колебаний между «плохо» и «совсем плохо». Очень осторожно встаю. Активизировавшиеся болевые датчики срабатывают при любых движениях тем сильнее, чем они резче. Реагируют и на звуки выше уровня еле различимого шёпота.
Медленно подхожу к двери, вытаскиваю клин, выхожу. Мрачно смотрю на мачеху, если она не полная идиотка, в чём её часто подозреваю, запросто прочтёт в моих глазах: «От тебя, тварь, ничего другого не ожидал». Или что-то наподобие того. Прочла, убавляет звук. Пока дохожу до прихожей, стоически терплю пару выкриков Кира из кухни.
— Ты куда? — Это папахен, слава господу, негромко спрашивает.
— Погуляю, может легче станет. С вами, блять, только сдохнуть… — не удерживаюсь от мата, выдержка у меня сейчас на нуле.
— Сын, — предостерегающе начинает отец, но смолкает.
— Если что, я у Зины. Так что не ищите меня, — с этим и ухожу.
Кирюшка дёрнулся было за мной, но напарывается на мой мрачный взгляд. Да и родители придерживают.
Лифт игнорирую, спускаюсь вниз по-стариковски долго. Во дворе никого, кроме совсем мелких, что гуляют с мамами. На полпути к подъезду Зины, слышу сзади настигающий топот. Обернуться не успеваю, меня с силой бьют по плечу. От удара и крика «Здорово, Витёк!» чуть сознание не теряю.
— Вот же ты с-сука, Димон, — шиплю на младшего Ерохина, старший чуть поодаль, и объясняю ситуацию. Потом бесцеремонно висну у него на плече.
— Тащи меня к Зине, если ты настоящий друг.
Бубнящие извинения Ерохины волокут меня к зининой квартире.
— Она домой недавно ушла, — негромко поясняет старший. — Мы тут без тебя с собакой играли. Я два раза об неё споткнулся.
— Обормот обо мне спрашивал? — И морщусь от жизнерадостного гогота братьев.
Дверь открывает Зина. Выполнив миссию по доставке моей священной особы, братья весело сваливают вниз.
— Я к тебе в гости, — девочка пропускает меня, не говоря ни слова. Вот! Вот кто мне нужен! Если ругаться не надо, то от неё ни слова не дождёшься. Правда, тётя Глафира дома.
— Зин, так голова болит, что я из дома ушёл. Шумят все. Но если твоя мама будет просто разговаривать, то я лучше домой пойду.
Зина исчезает на кухне, я нерешительно раздеваюсь. Слышу возглас «Чего!», чуть не сбивший меня с ног, потом тихий, очень тихий бубнёж. Зина выходит из кухни и ведёт в свою каморку.
Звиздец! Это звиздец и блядский отпад одновременно! Зинка укладывает меня в свою кровать, на лоб полотенце, а в квартире устанавливается тишина. Тишина, глять! Блаженно проваливаюсь в сон.
На краю сознания, боясь выскочить из сна, слышал какой-то отдалённый шум, но быстро стихнувший. Мне потом утром Зина всё рассказала.
Встаю утром почти здоровый, только слабый. Головная боль ушла, это обстоятельство делает меня полностью счастливым. Первое, что вижу — лицо Зины. Улыбаюсь ей, осторожно поднимаюсь. Не, никаких волн, бьющих по черепу изнутри, нет.
— Охренеть! — с чувством говорю я, вкладывая в это слово всё. И счастье по поводу прекрасного сравнительно со вчерашним самочувствия и все сопутствующие обстоятельства.
— А ты где спала?
Зина кивает головой в сторону гостиной. Одеваюсь, иду умываться, потом девочка тащит меня на кухню завтракать. Осторожно уминая котлету, слушаю её лаконичный рассказ.
Папахен вчера приходил. Тётя Глафира вышла на площадку, прикрыла дверь и шёпотом, который я всё-таки услышал, объяснила ему, что я сплю, будить меня она не намерена, и что он может идти хоть домой, хоть по любому из адресов, которые она ему охотно и на месте распишет. Зная своего отца, представляю его реакцию. Он сразу понял, что спорить с этой бабищей бесполезно, и удалился. А чего пылить зря? Сын в безопасности, он в этом убедился. А что меня удивляет безмерно, оказывается, тётя Глафира может говорить шёпотом или помалкивать часами, если нужно.
— У меня ключей нет от дома, — говорю Зине, — Ничего, если у тебя до вечера побуду?
Зина молча пожимает плечами: «А что тут такого?». А я думаю, с чего у меня так голова раскалывалась? Прокручиваю вчерашний день, и появляется гипотеза. Кажется, мне стоит с большой опаской загребать знания, доставшиеся от предыдущей инкарнации. И как столько всего помещалось в хорошенькой головке русско-корейской девушки-айдола?
Прекрасный день провожу у Зины. Через час подходит Катя, и мы втроём занимаемся своим любимым замком. Больше девочки, я то и дело просто залипаю на него взглядом. Очень красиво получилось. А после обеда — прогулка с Обормотом. Я в этот раз не носился, но и без меня народу хватало. Ерохины, Димка и Тимка, теперь с нами. Они, конечно, отморозки, но своих не трогают. Особенно Зину уважают, особенно после того, как она паре ругательств их научила.
Обычный день. Сближение с Ерохиными.
Трое играют во дворе у крепости. Я, Зина, Катя. Кирюшки пока нет.
— Катя, гляди! — Зина показывает Катюшке на показавшихся невдалеке Ерохиных, — Давай мухой, а то убегут заразы!
— Чего мухой? — страшно недоумевает Катя, не понимая, чего от неё хотят. Замираю в предвкушении и восхищении. Зина начинает шутить и подкалывать!