— Сказка сказкой, — в полный голос объявляет Фоменко, — однако взять нашего начальника мастерских. Хоть он сам и не капиталист, но политика его та же самая. Вот в книжке говорится, что капиталист старается удлинить рабочий день, а то из одного сделать два рабочих дня. Точно наш Гулевич! Позавчера кузница ночь работала, так он еще на день оставляет. «Ну, нет, говорю я, — Фоменко встает, задевая головой потолочную балку, — хватит кровь нашу пить! Будет с вас того, что мы двенадцать часов отгрохали!» А он с таким подковыркой: «А ты бы сколько хотел?» — «Я, говорю, хочу так: восемь часов работать, восемь спать, восемь — мне для жизни…»
Фоменко обводит всех говорящими глазами и под одобрительный смех садится на место.
Миней читает негромко. Голос у него чуть-чуть глуховатый и от этого кажется задушевней. В некоторых местах Миней останавливается, словно обдумывая их про себя. И тогда Алексей тоже старается запомнить эти слова.
«Прибавочная стоимость»… «Прибавочная» к чему? Сразу и не поймешь. А между тем слово это важное. Оно все объясняет. И как просто раскрывает оно то, что прячут от рабочего: всю эту хитрую механику, плутовство, издевательство над рабочим человеком. Когда живешь в одиночку, как когда-то жил он, Алексей, во всем винишь свою судьбу: уж такой, мол, я неудалый! А сойдешься с другими, послушаешь, заглянешь в книгу — и глаза откроются. Нет, есть у нас головы на плечах и руки золотые, есть и воля, и талант, а вот ходу нету! Нету потому, что на том весь ихний проклятый порядок строится…
Кеша с равным восторгом принимал и «Капитал» Маркса и слова Минея. «Все хорошо! — так и светилось в его глазах. — И вы все хорошие, мои товарищи. А лучше всего то, что я вас нашел, и теперь уж я не отстану, буду с вами до конца». Конец представал перед Кешиными глазами не всегда радостным. Ему виделись знакомые с детства картины: каторжные партии, черные стены этапки за зубчатым частоколом, но все это теперь было не страшно.
Глубже всех переживал услышанное здесь Иван Иванович Бочаров. Уже подходила к концу долгая, скитальческая жизнь. Много пройдено, много видено. Сложной была и духовная жизнь Ивана Ивановича. «Искал бога», а стал убежденным атеистом. Поверил в «особую крестьянскую правду», а понял: не там ее ищут переодетые мужиками студенты.
На длинном своем пути встречал Иван Иванович много людей и видел: каждый живет как будто по своему хотению, на деле же все подчинено одному неправедному закону: кто богаче, тот сильнее.
И теперь Бочаров с жадностью, словно свежую воду пил, воспринимал большие ясные мысли. Было за что бороться, и если придется, то сложить свою седую голову.
Костя Фоменко думал о Гулевиче, Удавихине и других: «Мало еще гонял я вас, вампиров!»
Иван Иванович говорил своим неторопливым, по-стариковски дребезжащим голосом:
— Известное дело: под лежачий камень и вода не течет. Не будешь за свои права стоять — тебя и вовсе захомутают. Когда я работал в Шилке, повадились нас штрафовать — с кого три рубля, с кого пять. А иной всего-то в день восемьдесят копеек вырабатывает. Вот с этих-то штрафов и началось… Здорово мы там с администрацией воевали!
Миней расспрашивал, иногда записывал. Обобщая рассказы, показывал, что экономическая борьба рабочих тесно связана с политической борьбой против самодержавия.
— Сильный противник — царизм. А все же он боится нас.
— Конечно, боится, — подхватил Кеша, — раз за каждым шагом нашим следит. Удавихина почему из Хилка убрали? Доносчик он. А рабочие его раскусили.
— Вот и надо составить список всех известных нам шпионов администрации и полиции. Мы их по всей дороге ославим, — сказал Миней и вдруг замолчал прислушиваясь.
Остальные тоже услышали: за тонкой стеной кто-то шевелился.
Фоменко подошел к двери. Миней вместо тома Маркса уже держал в руках роман графа Салиаса в пестрой обложке.
— Не должно быть, Жук чужого не пропустит! — усомнился Иван Иванович.
Костя распахнул легкую, из шелёвок, дверь.
В ярко освещенном солнцем проеме стояла маленькая девочка в пестром сарпинковом платьице. Тряся золотыми кудряшками, она распевала:
— Испугала деда, деда испугала-а! — и заливалась звонким смехом.
Фоменко, нагнувшись, удивленно рассматривал певунью.
Иван Иванович просиял, подхватил внучку, подбросил ее и опустил на кучу хрустящих стружек. Девочка залилась еще громче.
И все засмеялись тоже.
— А что, товарищ Миней, — спросил Иван Иванович, — вот эта пичуга увидит другую жизнь аль нет?
Иногда занятия кружка происходили на квартире Кости Фоменко.