— Нно! Не балуй на посту! — крикнул с вышки часовой.
Егор погрозил Дрынину кулаком и, широко улыбаясь, пошел по песчаной улице.
Солдат держал путь на окраину, тщательно выбирая малолюдные переулки, где редко встречались офицеры, которым нужно было отдавать честь. Навстречу ему в этот ранний час попадались только спешившие на базар хозяйки с плетеными корзинками. Загулявший с вечера мастеровой пробирался, горланя песню и придерживаясь за забор, или степенно двигалась старушка богомолка в платочке, подвязанном под подбородком. Кто с похмелья, кто в божий дом! Люди жили по-разному, страдали и терпели одинаково.
Егор страданий не боялся, терпеть не хотел!
Пока шел он через весь город, все вокруг него медленно просыпалось: поднимались железные шторы магазинов, отворялись ставни домов, звонили в церкви, и долго стелился над городом тягучий звон.
У игнатьевского лабаза лысый приказчик в жилете поверх ситцевой длинной рубахи таскал за ухо тощего подростка, приговаривая: «Не подметай под порог, не подметай под порог!» Подросток не плакал, затравленным зверьком косился на приказчика. Свободное ухо мальца рдело кумачом. Видимо, драли его то за одно, то за другое. Егор разозлился на приказчика — хорошо бы дать ему по морде! — да вспомнил про увольнительную: не ввязаться бы в историю! И вдруг, ощутив на себе мундир с царскими орлами, выкатил глаза, выпятил грудь, пошел на приказчика:
— Чего бесчинствуешь?! А ну пусти мальца!
Приказчик выпустил ухо мальчика, обернулся с свирепым видом, но, увидев солдата, поостерегся.
— Дьяволеныш! — объяснил он спокойно. — Что, служивый, проведать родных отпустили?
Егор не ответил.
Вот и окраина. Рабочая колония у железнодорожной станции выросла как на дрожжах. Казалось, со всей России мастеровой люд подался сюда, на железную дорогу.
Когда-то думалось: живем за Байкалом, за лесами да за горами, как за глухой стеной. Самое название «Забайкалье» говорило о дальности, обособленности, заброшенности… «Живем там, куда Макар телят не гонял», «За тридевять земель», — говорили здесь, а в казенных документах называли непонятно: «Места не столь отдаленные».
Здесь, в рабочей колонии, Егор уже не боялся встретить начальство. Ребятишки гурьбой бежали за ним, завистливо кричали:
— Пуговицы-то, пуговицы! Из чистого золота, поди!
Орленые пуговицы дорого ценились детворой.
Егор отворил калитку во дворик, где росло одно только дерево: желтая забайкальская акация. На ступеньке крыльца сидел Кеша. Он кивнул Егору: проходи, мол, ждут.
В комнате было человек семь. Миней продолжал, видимо, давно начатую беседу:
— …Жмет мужика богатей с одного боку, а с другого давит на него, все соки выжимает старинный враг: жестокий, могущественный кабинет — кабинет его императорского величества. Лучшая земля и пастбища у него. Власть у него. Захочет — заставит работать на себя! Не понравится твоя работа — по судам затаскает, в острог засадит! Кабинет теснит крестьян, казаков, кто победнее, бурят. Земли у нас в Забайкалье непочатый край, а люди задыхаются от безземелья… У кабинета — самые обширные и богатые угодья. Взять хоть бы Нерчинский горный округ — почти весь заграбастал его царь. А где самые лучшие пахоты? Самые сочные пастбища? Самые богатые леса? В Нерчинском округе. Да, у нас в Сибири нет помещиков, а зато лютует кабинет. Вот и выходит, что судьба сибирского мужика не краше, чем всюду. Говорят, будто мы, социал-демократы, мужиков знать не хотим. Это клевета. А откуда фабричные рабочие взялись? Большинство из деревни… Многие из них и сейчас с деревней связаны. И у нас на железной дороге немало рабочих из деревни. Через них-то нам и нужно разъяснять крестьянам, за что мы, социал-демократы, боремся, раскрывать им глаза на их положение. Пусть деревенские бедняки поймут, что им с рабочими по пути.
— А солдат? Что есть солдат? — спрашивает Егор.
Миней знает и солдатчину. Знает так, будто сам ночевал в душной казарме, валялся с кровавым поносом в околотке, с зари до зари потел в тяжелом солдатском труде. И в прислугах у начальства ходил, детей нянчил, а получал за каждую малость зуботычины да оплеухи от всякого офицерского и унтер-офицерского чина.
— Политическая свобода солдату нужна, как и рабочему, и крестьянину… Что же делать солдату? Вместе с рабочими добиваться свободы! — говорил Миней.
Перед Егором вставали лица его товарищей по казарме. Это были темные люди, большинство из них — неграмотные. Даже в «Положении» об этом говорилось: «Обучение молодых солдат грамоте не является обязательным».