— Добротные: не на одну поездку, — объяснил Миней.
— А замки-то, замки! Мне их и не открыть!
— Я вам и закрою и открою, когда в Читу приедем. Не беспокойтесь, — пообещал Миней. — Неловко же из-за границы с корзинами ехать!
— И то верно. Ну, ты уж сам с ними управляйся! — решила Тарутина.
При таможенном досмотре на границе чемоданы Дарьи Ивановны только открыли, да тут же и захлопнули: какая уж там могла быть контрабанда у сибирской миллионщицы!
В России их встретила осень. Задумчиво брела она по черным полям, сеяла мелкий дождик. Перевалив за Урал, путешественники достали шубы. Ночи стояли студеные, тихие, будто настороженные — вот-вот ударят морозы.
К Байкалу подъехали ранним утром. С северо-запада дул бешеный сарма, самый свирепый из байкальских ветров, поднимал на море саженные валы и тут же дробил их, крутил, выворачивал, разбивал в пыль…
Потом все внезапно стихло. Только свинцовая тяжелая пелена повисла над морем.
Погрузились на плашкоут. Началась переправа через Байкал. Пассажиры примолкли, закрестились.
Вскоре суровыми скалами, темной стеной тайги, белыми, схваченными утренником степями развернулось родное Забайкалье.
В Чите на вокзале Тарутину встретил Собачеев. Дарья Ивановна хотела его обрадовать: следом едет фирменный мастер, везет машины, но было не до того. Оказалось, на прииске Долгом рабочие бросили работу, требуют прибавки. Тарутина оставила багаж на Минея, помчалась к губернатору.
…А Иван Иванович Бочаров недаром считался первоклассным столяром. Аккуратно и быстро изъял он верхние донья чемоданов. Миней на это и рассчитывал. Он передал часть литературы Гонцову, остальное запаковал в корзину и в баулы — это предстояло немедля развести по городам Сибири.
Разговоры с Алексеем затянулись до утра. Миней рассказывал обо всем сразу. Гонцов требовал:
— Ты по порядку, по порядку…
Но Миней все время сбивался и начинал говорить о встречах с Новоселовым, о берлинских спорах, об «Искре»…
— А как там немцы? Что за народ? Революцию будут делать?
Миней задумался: перед глазами вставало разное: То солдаты, шагающие не сгибая ног, то работницы в кафе горного поселка. Все было противоречиво, запутанно в этой стране.
Спать так и не пришлось. Гонцову пора было в мастерские, Минею — на вокзал. Когда выходили из дома, Миней открыл дверь, закрыл за собой, потом снова открыл и закрыл. Гонцов удивился:
— Ты что? Думаешь, слежка?
— Нет, просто удовольствие получаю!
— Оттого, что открываешь двери?
— Вот именно! Три месяца мечтал: открывать и закрывать двери без всяких на этот счет указаний!
— Не понимаю.
— Ну где тебе понять! Ты ж в Европах не был! Там на каждой двери — в магазине ли, в ресторане, повсюду — две надписи: с одной стороны — «циен» — тянуть! С другой — «штоссен» — толкать!
— И куда бы ты ни пошел, повсюду «циен» да «штоссен»?
— Куда бы ни пошел… В том-то и дело!
— Да… Этак соскучишься! — согласился Гонцов и, будто впервые ее увидел, внимательно оглядел простую, без всяких надписей, дверь.
Глава III
ЧИТИНСКИЙ КОМИТЕТ
Снегу в эту зиму выпало на редкость много. Блестящей пеленой лежал он на полях, густо завалил распадки. Старожилы не помнили таких заснеженных сопок вокруг Читы.
Ожидали дружной весны, обильных вод, урожайного лета.
Гонцов незаметно отстал от товарища, скатал твердый, увесистый снежок и влепил Минею в затылок. Тот рассвирепел, повалил легкого, худого Алексея в сугроб, прижал сильными руками:
— Барахтайся как муха в сметане — может, масло собьешь!
— Пусти, черт!
— А не заводись со старшими!
Алексей кое-как выбрался, стряхивая снег, сказал недовольно, смеясь одними глазами:
— Затеял на улице черт те что…
Они пошли дальше, продолжая начатый раньше разговор.
— Если провизионок[13] не выдадут — значит, бастуем! Тут наши кровные права ущемляют. А требовать будем выдачи провизионок и сокращения рабочего дня. Так, Миней?
— По-моему, так. Народ у нас вырос. За «билетной» забастовкой пойдут другие требования, социал-демократические, вплоть до свержения самодержавия, — я так мыслю, — ответил Миней и добавил: — Пусть Фоменко прощупает, как на участках народ настроен.
— Я тебе наперед скажу: мы начнем — вся дорога поддержит! Уж на что смирный народ «кузнечики»[14], и тех Митя раззадорил… Знаешь, что такое лишить железнодорожника сезонного билета? Тут честь затронута, не только карман!