— Кто идет? Пароль! — несется с вышки.
Звенят ключи, шуршат шаги… И снова переворачиваются песочные часы и наступает новый день, такой же, как вчерашний.
Губернатор вызвал ротмистра Билибина:
— В обществе складывается неблагоприятное мнение о произведенных арестах, недостаточно, видимо, аргументированных.
Билибин вспыхнул:
— То есть как это недостаточно?! У арестованных найдены заграничные листки возмутительного характера!
Но бестия губернатор наносит ему новый чувствительный удар.
— Справедливо, но вот… — губернатор протягивает ротмистру хорошо знакомый ему лист, — изложение содержания допроса этой проклятой портнихи Татьяны.
Допрос учинялся прокурором, ротмистр знает его наизусть:
«…Расспрошенная арестованная объяснила, что найденные листки ни ей, ни ее брату не принадлежат и что ей неизвестно, кем они могли быть оставлены в их доме и спрятаны в зеркале. А также высказала предположение, что указанные листки могли быть подброшены самой же полицией…»
— Видите, — жужжит губернатор, как оса, готовая укусить, — мы-то с вами знаем, что листки были. Но, с другой стороны, обнаружили их только при повторном обыске, в отсутствие арестованных… А понятой распространяет слух, что его угрозами заставили подписать протокол обыска. Господин прокурор обращает внимание на незаконное привлечение в качестве второго понятого сотрудника полиции. Следовательно, единственное основание рушится.
— А поездка за границу? Совпадение во времени? Разве…
Губернатор невежливо перебивает ротмистра:
— Поездка за границу сама по себе не есть факт криминального порядка. Она совершалась в установленной законом форме, с моего разрешения. Что касается всяких совпадений, то здесь начинается область догадок и умозаключений. Общественное же мнение зиждется на конкретных фактах…
«Провались ты со своим обществом и его мнением! — чуть вслух не произнес Билибин. — Кто его составляет, это общественное мнение?! Политический ссыльный Алексеев, неизвестно почему ставший заметной персоной в городе? Нет, впрочем, известно почему! Потому что он женат на вашей племяннице, господин губернатор! Ну, я до вас доберусь!»
— Надо считаться с тем, — назидательно продолжал губернатор, — что у всех еще в памяти Карийский инцидент[23], наделавший столько шуму в обществе.
— Без разрешения полиции… э… никуда из города не отлучаться… В установленные сроки… э… являться в полицию на поверку… При перемене квартиры ставить в известность… э… полицию… — гнусаво тянул тюремный чиновник.
— Может быть, разбить палатку во дворе… э… полицейского участка и проживать в оной… э… для удобства надзора? — спросил Миней, но, заметив недоуменный взгляд подслеповатого чиновника, отчетливо проговорил: — Все понятно. Я прочел и расписался. Что? Я свободен? Очень приятно. Но я должен собрать свои книги. Я не намерен их дарить тюремной администрации.
Чиновник, только что объявивший Минею распоряжение губернатора, сдвигает золотые очки на лоб и говорит укоризненно:
— Молодой человек! На вашем месте я радовался бы, что оставляю… э… место заключения, а не думал бы о книгах, которые, собственно, и послужили причиной вашего ареста!
Пантелеймон помог Минею упаковать его имущество — две увесистые связки. Толстые тома и тоненькие брошюрки — верные друзья, дорогие спутники долгих тюремных дней.
Собираясь, Миней говорил:
— Ты, Пантелеймон, помогай арестантам, таким, как я. Политическим.
Тот ответил просто:
— Это нельзя. За это — вот… — Он показал на пальцах решетку.
— Тогда уходи с этого места.
— А куда же я денусь?
— Куда хочешь, но обязательно уходи. Работай. Честным трудом живи.
— Я ж не ворую, — угрюмо сказал Пантелеймон.
— Хуже, чем воруешь… Помни все, что я тебе говорил. Жизнь переменится. Вся шваль эта тюремная на фонарях висеть будет, и ты с ними!
— А меня за что ж? Я человек подневольный.
— Там разбирать некогда будет! В общем, я тебя предупредил.
— Ты скажи хоть, где тебя искать-то?
— К чему искать меня? Ты себя ищи.
Еще очень рано. По дороге ползет телега. Две бабы ругаются у бревенчатого сруба колодца. Возле питейного заведения лежит лицом в песок пьяный.
В воздухе что-то зимнее, студеное, не мороз, но предчувствие его. И сопки, холодные, застывшие, вот-вот оденутся в серебро инея. «Радоваться, что покидаю тюрьму!» Что вы знаете о радости и свободе, господин чиновник в золотых очках!
23
Имеется в виду так называемая «карийская трагедия» — спровоцированное жандармами групповое самоубийство политических на Карийской каторге, получившее широкую огласку за пределами Забайкалья.