Книги кажутся страшно тяжелыми — так ослабел Миней. Он присаживается на ступеньку ближайшего крыльца, вытирает платком потный лоб. Редкие прохожие не обращают на него ровно никакого внимания, но Минею кажется, что они с удивлением глядят на него: детина — косая сажень в плечах, а отдыхает, словно старичок…
Посреди знакомой улочки мальчишки пускают бумажного змея. Среди них и внук соседа, Мартьяна Мартьяновича. Ишь, как подрос!
Он подзывает мальчика:
— Ты что, не узнал меня?
Мальчик заулыбался:
— Не признал сразу! Выпустили?
— Ты вот что: сбегай к нашим и вызови сюда Татьяну Михайловну. Только потихоньку, чтоб никто не слышал.
Мальчик во весь дух помчался к низенькому домику с широкой скамейкой у ворот.
Миней пошарил по карманам — курить было нечего. Что, если сестры нет дома? Ему не хотелось свалиться как снег на голову, пусть Таня подготовит маму. Но Таня оказалась дома.
Брат и сестра обнялись.
— Ну как, Танюшка, получила «боевое крещение»? Похудела ты, брат. Чего же ты плачешь? Мама здорова?
— Здорова. Только уж убивалась, исплакалась, постарела. Знаешь, как она сильно все переживает!
— Мама есть мама… Улыбнись, Танюсик, все хорошо!
Таня уже смеется:
— Ты тоже выглядишь кощеем бессмертным.
— Я и есть бессмертный. Ну иди, предупреди наших.
— Иду. Знаешь, я видела Гонцова. Он уехал в Иркутск. Павел там теперь. От Любарева тебе письмо из Петербурга. Есть новые документы. Впрочем, я тебе потом подробно… Тебя под надзор, конечно?
— Безусловно. Ну, марш!
— Иду!.. Слушай, Кеша-то какой глупый! Ведь, знаешь, он все время у тюремных ворот слонялся…
— Да, ума не видно. Что ж, он меня у ворот встретить думал, что ли?
— Тебя?! Ах, да! Не знаю, вероятно. Ну, я бегу!
— Не надо, — тихо говорит брат.
Он видит, как мать бежит ему навстречу по улице.
Миней никогда не видел ее такой. Она всегда двигалась плавно, степенно, а сейчас спешила к нему изо всех сил, простоволосая, исхудавшая, путаясь в длинной черной юбке.
Миней подхватил мать, устало склонившуюся к нему. Конечно, нелегкая у нее жизнь. Ну, тут уж ничего не поделаешь!
…Околоточный надзиратель пришел через пять дней под вечер. Уселся пить чай. Поговорил про погоду: ночью ударил мороз, по Чите-реке идет шуга[24]. Если нынче еще похолодает, завтра будут переходить на Остров по льду.
Мать вызвала Минея на кухню, озабоченным шепотом спросила:
— Трешки хватит?
Сын засмеялся, разжал ее маленький кулачок, вынул смятую бумажку и сунул в карман материнского передника:
— Деньги тебе самой нужны.
Околоточный подождал, поговорил еще немного, повздыхал, затем вдруг строго спросил Минея:
— Почему не являетесь на отметку?
— Я вам нужен, так вы ко мне и ходите. Вот, если бы вы у меня под надзором были, тогда бы я к вам бегал…
— Доложу-с, — сказал сухо околоточный и удалился, волоча шашку.
— Зря трешку не дали, — сказала мать.
Еще через несколько дней явился помощник пристава. Таня не пустила его дальше порога:
— Брат уехал рыбу ловить.
— Помилуйте, барышня, по реке на телегах ездят. Какая же рыба?
— А я почем знаю! — ответила Таня.
В участке всполошились: в течение трех дней поднадзорный домой не являлся.
— Может, запил? — вкрадчиво спрашивал пристав. — Вы не стесняйтесь, скажите. Тут ничего такого нет.
— Запил! — охотно согласилась Таня, фыркнула и убежала за перегородку.
— Вы, мамаша, как располагаете? Может, по пьянке где загулял? — не сдавался пристав.
Мать смотрела на него брезгливо, точно на лягушку: у них в семье сроду пьяниц не было.
Глава X
НА ПТИЧЬИХ ПРАВАХ
Из картотеки лиц, «состоящих под гласным надзором полиции», изымается карточка с «данными преступника» и передается в «стол розыска». Заполняется розыскная карточка.
«…Сын крестьянина из ссыльных, Читинского уезда, Кенонской волости. Мать — дочь рыбака из села Успенского… Родился в городе Чите… Приметы… особых примет нет. Рябой, прочеркивается — нет, не рябой… Заика: прочеркивается — нет, не заика…»
Разыскивается! Разыскивается!
А Миней, помолодевший, неузнаваемый, со сбритой бородой, с маленькими усиками, закрученными кверху, с чужим паспортом в кармане, шагал лесной дорогой меж лиственниц, щедро осыпа́вших красную от мороза хвою.
Ночью на пустынном полустанке он сел в пригородный поезд. В вагоне над ергачами[25], полушубками и борчатками столбом стоял махорочный дым.