Находясь в зале, Иван Иванович мог убедиться в том, что прокламации сброшены удачно, их расхватали с лету. Полицейским удалось отобрать у публики не так уж много крамольных листков.
Затем Бочаров вышел в фойе покурить. Постоял здесь немного, наблюдая за тем, как Тима Загуляев, громко переговариваясь с какими-то девушками, проходил мимо полицейских, стоящих у входа. Но Кеши нигде не было видно. Бочаров надеялся все же, что Кеша вот-вот появится; из собрания Иван Иванович вышел одним из последних.
У выхода дежурил усиленный полицейский наряд под началом околоточного Стуколова. Бочаров окликнул своего знакомого, вытащил портсигар, угостил папироской.
— Давеча, веришь, в пимах ноги замерзли. А сейчас вроде полегчало, — сообщил Стуколов, закуривая.
— Однако дело к весне идет, — поддержал разговор Иван Иванович. — У меня как начнется в костях ломота, так уж зиме — конец. Это у меня примета верная.
— Слыхал? Бунтовщика-то, который листки бросил, схватили! — похвастал Стуколов.
— Да ну? Скажите! Сумели ж! — отозвался Иван Иванович с ноткой почтительного удивления.
— Как не суметь! Нашего брата тоже ведь за малейшую оплошку тягают. А на сей раз не оплошали. Во двор, видишь, дверка из коридора ведет. Он, значит, в эту дверку и выпрыгнул. А его тут же цап-царап! Чиновник один его заприметил, враз опознал.
— Ай-яй-яй! Теперь всенепременно вам награда будет! За распорядительность.
Стуколов погладил усы:
— Рассчитываю.
— А какой из себя бунтовщик-то? Не студент, такой чернявый, пробегал тут?
— Не-ет, щупленький, беленький, вроде из мастеровых.
— Ай-яй-яй, скажите!
Иван Иванович попрощался и пошел по улице, держась прямо и бодро, высоко неся седую голову в меховой шапке.
Однако, свернув в переулок, он сразу обмяк, плечи его опустились, голова поникла. Ему было ясно, что Кеша арестован.
Идти было далеко, пришлось ускорить шаг. Действительно, мороз спадал, какая-то сырость пронизывала тело, вызывая легкий озноб. Вдруг представилось: вдвоем с Кешей они поют старинную жалобную песню, услышал голос: молодой, чистый, самозабвенный. Эх, Иннокентий!
А ночь темна, и идти далеко. Никогда еще Ивану Ивановичу путь через город не казался таким утомительным.
На окраине светились окна ночного трактира. Тут коротали часы не ко времени попавшие в город приезжие, ночные извозчики, загулявшие купчики.
Федя уже был здесь, встревоженный и нахохлившийся.
«Заждался. Верно, думает: старик не торопится», — решил Иван Иванович, тяжело опускаясь на табуретку.
— Ну, рассказывай, — предложил он, и хмурый его тон смутил Федю.
— Да все очень быстро произошло, Иван Иванович! Я, как было договорено, стоял у входа за кулисы. Тут ко мне подходит Аксенов и спокойно говорит: «Я все разбросал. Только меня инспектор гимназии заметил. У входа вертится. Выдаст». Я сейчас же провел Кешу в коридор, выпустил его во двор через боковую дверь. И тут же закрыл ее снова старыми декорациями. Вот и все.
Федя замолчал. Иван Иванович печально глядел на него, и от этого взгляда Феде стало не по себе.
— Я думаю, что все в порядке, Иван Иванович. Выход этот совсем незаметный. О нем мало кто знает. Я о нем только потому знаю, что много раз сам ставил декорации для гимназических спектаклей.
— Ну ладно, ступай. Завтра пришлю за тобой — доскажешь…
Федя был взволнован. Ему очень хотелось бы еще побыть с Иваном Ивановичем, но старик, видно, был не в духе.
Федя поднялся было и снова сел:
— Простите, Иван Иванович! Еще одно обстоятельство… — И он рассказал о встрече с Чураковым.
Бочаров слушал, приставив к уху ладонь, переспрашивал, словно все это было бог весть как важно. И лицо Ивана Ивановича было необычным — осунувшимся, почерневшим.
«А вдруг заболел?» — с беспокойством подумал о старике Федя.
— Теперь все? — спросил Бочаров усталым голосом.
— Все, Иван Иванович! Спокойной ночи!
И Федя ушел в уверенности, что все обошлось благополучно.
О провале двух членов организации Читинский комитет узнал в эту же ночь. Докладывал Иван Иванович. За окнами медленно светлело. Словно нехотя, отступала ночь.
— Значит, Кешку взяли без листков? — нетерпеливо переспросил Гонцов.
— Он сказал Смагину, что при нем ничего нет.
— Это все же лучше для Кеши, как считаешь, Миней?
— Не думаю. Обвинение будет строиться на опознании его Кнышем. По нынешним временам этого достаточно.
Гонцов стукнул кулаком по столу:
— Ведь как продумано все было! Подвернулась же эта скотина Кныш! Чего он на балконе делал?