И еще одно: SK был кружком, объединившим более молодых, но все-таки ординариусов, хоть и боровшихся за «равенство возможностей» с более старыми, совсем уж маститыми профессорами, но все же сознательно не приглашавших на свои закрытые собрания более молодых талантливых коллег. На элитарных встречах SK не было места таким ученым, как Гуссерль: он еще не пробился в университетскую элиту. Не отсюда ли возникнет настойчивое стремление Гуссерля – когда он станет признанным учителем, «Мастером», что произойдет уже в Гёттингене, – окружить себя молодыми людьми, студентами и преподавателями, открыть для них свой дом и свое сердце, создать вместе с ними неофициальное сообщество единомышленников-феноменологов?
Впрочем, было бы совершенно неправильно говорить о том, что сам Б. Эрдманн демонстрировал превосходство над более молодыми коллегами и учениками. Приведу развернутую и выразительную характеристику, которую дал весьма противоречивой личности своего коллеги умный, доброжелательный, объективный Р. Гайм. В 1893 году Гайм так писал в Берлин Г. Шмоллеру о Б. Эрдманне: «Он производит на меня впечатление своей силой и гордым здоровьем (напомню: Б. Эдманну в это время 42 года. – Н. М.). Его работоспособность чрезвычайно эффективна, а его память и острота его интеллекта постоянно оказывают ему добрую службу. При этом он с равной основательностью осуществил и детальное историко-философское исследование в области философии нового времени, и – будучи хорошо образованным в математике и в психологических вещах – внес достойный самой высокой оценки вклад в историю познания и психологию, а в самое недавнее время серьезно разработал логические проблемы, соединив всестороннюю ученость с остротой суждений […] Поскольку он владеет знаниями во всех вышеназванных дисциплинах, а к тому же и в модной науке педагогике […], то в процессе преподавания способен оказывать самое широкое и плодотворное воздействие; и он делает все это иначе, чем скромный Штумпф. В процессе учебных упражнений (Übungen), к которым он относится с необыкновенной прилежностью, он воспитывает в молодых людях способность к строгой методической работе. […] От его докладов всегда исходит импонирующая определенность, проистекающая из его сущности человека, не ведающего сомнений в самом себе. Ибо он совершенно категорический человек, который, собственно, не позволяет вести с собой диалог и который, напротив, высказывает свое мнение тем, кто задает вопросы и ведет с ним разговор, с известной жесткостью. В нем со всей очевидностью проявляется склонность к доминированию… Также и в деловых вопросах, в факультетских проблемах он проявляет сильную склонность придать значение своей особе (sich geltend zu machen), подавать заявки, выступать за новшества, брать все в свои руки, причем и во второстепенных вопросах отстаивать свои права. От неудобных личностей он пытается дистанцироваться […] Я знаю, что здесь и другие старшие коллеги испытывают по отношению к нему те же чувства, что и я; но я также знаю, что выходцы из Бреслау никак не хотели бы потерять его и что более молодые здесь – а именно и те люди с других факультетов, которые непосредственно имеют с ним дело, – ценят его не только как ученого, но и как товарища. В его тщательности – когда при современном состоянии философии с такой легкостью отказываются от продуцирования оригинальных идей – не приходится сомневаться.[71] Сказанное создает противоречивую картину. Но одно несомненно: Б. Эрдманн был высокопрофессиональным, эффективным ученым и в высшей степени активным деятелем университетского сообщества Галле. Вспомним это, когда установим, что Э. Гуссерль в ФА, а потом и в ЛИ ссылается на ряд работ Б. Эрдманна, включая его философские, логические и психологические исследования.
В содержательном философском плане главным в деятельности Б. Эрдманна были его работы, посвященные философии И. Канта.
71