Разогревая на керосинке обед, нет-нет да и поглядывал на дверной косяк. Вдруг подлетела к двери наша нахлебница-ворона, сняла клювом ключ с гвоздя и устремилась к цветущему пунцовыми розами кусту шиповника. Куст этот посреди сада рос.
«Вот тебе и на́!» — ахнул я, осторожно выглядывая из двери.
Ворона тем временем грузно опустилась на землю и, не думая долго, старательно закопала ключ у подножья шиповника. А потом, ликующе каркая, взвилась вверх.
— Ах ты, неблагодарное создание! — придя в себя от изумления, сказал я вслух, направляясь к шиповнику. — Оказывается, не одни сороки, но и вороны воровки!
В ямке под кустом обнаружил вороний клад: медную пуговицу, чайную серебряную ложку, пропавшую неделю назад, и оба кухонных ключа.
Лужи
Этим летом пятилетний Андрейка гостил у бабушки в глухом лесном поселке. А лето выдалось несуразное — мокрое, холодное.
Что ни день, то или мелкий секучий дождишко, или гроза с ливнем. Пугающе-белые молнии рассекали из конца в конец клубившееся черными облаками небо. И тотчас на забытый всем миром несчастный поселок обрушивался грохочущий гром. Андрейке в такие минуты думалось: не видать ему больше ни папки, ни мамки, ни белого света. Черные каменные глыбы разнесут сейчас в щепки бабушкину избу.
Но смолкали страшные раскаты, и землю начинали хлестать мутные струи воды.
Сядет Андрейка у рябого от дождинок окна и горестно вздыхает, поводя пальчиком по холодному подоконнику в морщинках трещин.
«Покажется ли нынче красно солнышко? — думает он. — Пустит ли бабушка на волю кораблики пускать?»
Одна Андрейке отрада — лужи и кораблики. В этом глухоманном поселке, окруженном высокими хмурыми елями, даже товарища не найти.
И когда смолкает брызгун дождь и небо чуть светлеет, он слезает с тяжелого табурета, идет к жарко натопленной печке и тянет бабку за пышную, в мелких складках юбку.
— Ба, а ба, — скулит Андрейка. — Мне можно на улицу, ба?
— На улицу? — переспрашивает ворчливо старуха. — А чего ты не видел на улице? Там мокреть сплошная.
— Я кораблики в луже буду пускать, — все так же плаксиво тянет Андрейка.
— Кораблики?.. Знаю я эти кораблики твои! — снова ворчит старая. — Вчерась вон тоже… отпросился пускать кораблики, а сам по уши выкупался!
Она долго еще ворчит, вздыхает и охает. А потом так же долго обряжает щуплого Андрейку, точно на Северный полюс собирается его отправлять. И мохнатый лыжный костюм напялит, и матросскую курточку с серебряными якорями на рукавах, и кусачие шерстяные чулки, и красные резиновые сапожки. А напоследок не забудет обмотать тонкую гусиную шею внука полосатым шарфом.
Андрейка мужественно переносит бабкину опеку: сопит да молчит, плотно сжав губы.
А едва бабка выпустит его из своих терпеливых ласковых рук, как он проворно хватает с лавки у двери заветные свои кораблики с парусами и птахой выпархивает на крыльцо. И бежит к самой большой в поселке луже. Андрейка даже не слышит бабкины напутствия:
— Смотри у меня! Только попробуй выкупайся, я тогда ремнем исполосую!
В субботу из города приезжают отец с матерью. Они привозят много всяких гостинцев: и колбасу, и баранки, и любимые Андрейкой конфеты «му-му».
— Ну, сынище, рассказывай, как у вас тут жизнь протекает? — спрашивает отец Андрейку, посадив сына к себе на колени. — Бабушку слушаешься?
Андрейка сопит, жует конфетку.
— Как же, как же, он у меня сговорчивый малый, — поет весело бабушка, хлопоча с матерью вокруг хлебосольного стола. — Только что-то ночами беспокойный шибко стал. Все вертится, ворочается да вскрикивает так, будто его режут.
Отец заглядывает Андрейке в глаза, добродушно, с ленцой улыбаясь.
— Тебе, Андрей, может, сны страшные снятся? А?
Опять молчит Андрейка. Он уж другую конфету засунул за щеку.
— Я кого спрашиваю?
— Сны, — кивает Андрейка.
— И что же тебе снится? — допытывается отец.
Прижимаясь щекой к широкой теплой отцовой груди, Андрейка со вздохом говорит:
— Лужи. Ба-альшие-разбальшие. Как море!
Отец и мать смеются. Не смеется лишь бабушка.
— Лужи, — ворчит она себе под нос. — От этих луж одно сплошное наказанье!
Мужчина
Целых два месяца люди не видели солнца. Над раскисшей от дождей унылой землей клубились зловеще мутно-фиолетовые облака. А в начале августа сильные ветры изорвали в клочья угрюмые тучи. И хлынуло на поселок солнце.