О муравьях
Ранним утром шагал по тихому, призадумавшемуся бору. Наверно, перед дождем не пели птицы, не тукал непоседа дятел.
Глухо в бору. Лишь потемневшие, будто в туманце, макушки поразительно стройных в этой чащобе сосен раскачивались еле-еле, раскачивались бесшумно.
И все же было упоительно отрадно шагать по безмолвному, как бы окаменевшему, лесу. В век атомной энергии все реже и реже встречаются на земле нетронутые, первобытно-тишайшие уголки. А побыть иной раз в тиши, наедине со своими мыслями, мне кажется, совсем не грешно даже тем, которые оснащают нашу и без того шумную жизнь грохочущей техникой.
Притомившись, я решил посидеть на грифельно-черном от дождей и времени пне, все еще крепком, не трухлявом.
Рядом с пеньком стоял папоротник — стройный, точно крошечная пальма. От прямого стебля на высоте приперто полметра расходились в стороны три широких упругих листа с длинными, в стрелочку, узорчатыми усиками. Кому хоть раз в жизни довелось видеть необычный по своей красоте куст папоротника, никогда уж потом его не забудет.
Я не сразу заметил в развилке, между расходившимися в стороны листьями папоротника еловую шишку. Наверно, во время ветра, падая с дерева, угодила шишка в эту развилку. Тут она и осталась, зажатая точно в клещи.
Но не папоротник, не шишка поразили меня. Поразило меня другое. Большую ощерившуюся шишку предприимчивые муравьи превратили в свое жилье.
Они без передышки сновали вверх и вниз по жесткому порыжелому стеблю папоротника. Вниз спускались без поклажи, а вверх тащили букашек, сухие, хвойные иглы и всякую другую добычу. Шишка уже обросла всевозможными пристройками, ходами и переходами.
— Неужели вы надеетесь на прочность своего жилища? — спросил я трудолюбивых муравьев. — Стоит пробежать мимо зверю, наступить на папоротник человеку, и конец вашим стараниям! Несдобровать вам здесь и осенью, когда польют холодные дожди.
Но муравьи все с тем же рвением продолжали свою работу.
Не правда ли, случается такое и с нами?
Дубок
Когда буря с корнем вырывает дубы, робкие травы кланяются, может, потому и выживают. Но дубы, падая сраженными насмерть, роняют на землю желуди, и неистребимое племя могучих продолжает жить…
Этот дубок я впервые увидел года три назад. Он как бы только что выбежал впопыхах из мрачноватого, нелюдимого бора. Выбежал на сырую от хлюпающего под ногами снега голую пустошь и, растерявшись, замер на месте.
Чуть ли не целую неделю перед этим ералашила природа. То крутила-вертела шальная огнистая метелица, безжалостно обрывая с деревьев листву, то частил косой злющий дождь, мутными потоками сбегая по стеклам окон, то преждевременно лепили напропалую сырые хлопья, без разбору крася в белый цвет все подряд…
Наконец как-то поутру все стихло, и когда наступил неохотно унылый слепой рассвет, я отправился в лес.
Вот тогда-то, подходя к опушке, я и заметил впервые этот тонюсенький дубок, весело и дерзко махавший мне своими узорчатыми ладошками. Он как бы манил случайного путника, призывая полюбоваться нм, смельчаком, не забоявшимся выйти из леса на открытую всем ветрам и буранам пустошь.
Угрюмо смотрели старые ели на дубок-малышку, словно бы осуждая его. Мне стало жалко крошечный этот дубок. Подумать только — один-одинешенек стоял он на краю опушки, намереваясь первым обосноваться на неуютной и голой земле. Хватит ли у дубка сил выдюжить? Побороть метели и морозы, выстоять под палящим солнцем в изнуряющую жару?
В начале ноября перед отъездом на зиму в город отправился я на опушку попрощаться до весны с молоденьким дубком.
Признаюсь честно — не сразу отыскал его среди полегшей бурой травы, осыпанной крупчатой морозной солькой. Узорчатые листики-ладошки опали, и дубок, недавно еще такой веселый и задорный, стоял поникший.
— До свиданья! — сказал я дубку как можно бодрее, хотя на душе у меня и было грустно. — Весной сноса встретимся, слышишь, малыш?
Зима в том году выдалась суровая. Что ни день — то мороз, что ни день — то метель. И в эти куда как длиннущие зимние месяцы я не раз вспоминал и железнодорожный поселок вблизи старого бора, где живал летом, и голую пустошь…
«Как ты там? — обращался я мысленно к тонюсенькому дубку. — Не вырвали тебя с корнем метельные ветры? Не сломали тебя тяжелые сугробы?»
В марте мне нездоровилось, а в начале апреля, едва оправившись от болезни, я засобирался в знакомые места.