В Намангане Камил женился, и Рушан был на свадьбе шафером. Жена Камила, миловидная девушка из крымских татар, по имени Замира, врач, понравилась Рушану. По душе пришлась ему и семья, в которую попал его друг. Бывая в Ташкенте по делам или по дороге в отпуск, Камил всегда отыскивал Рушана, и в первое время они виделись регулярно, потом связи как-то оборвались. Дасаев слышал от знакомых, что у Камила появились дети, мальчик и девочка, и был рад за друга, устроившего свою личную жизнь...
Год назад кто-то из старых приятелей, с кем он часто бывал в молодые годы, до землетрясения, в "Регине", сказал, что видел несколько раз Камила в Ташкенте, у кафе "Лотос". Известие вызвало массу воспоминаний о молодости, о давней свадьбе на Лабзаке, когда Камил рассказал ему о своей безответной любви. Имело оно и грустную сторону -- "Лотос" пользовался в городе дурной славой.
В тот день, когда Рушан увидел у "Лотоса" бывшего знаменитого форварда "Пахтакора", состоялась, наконец, и встреча с Камилом, который появился перед самым закрытием кафе, когда Дасаев уже собирался уходить.
Если бы Рушан не поджидал его специально, изо дня в день, у "стекляшки", мог бы и не узнать, на улице уж точно бы разминулись. Прежнего самоуверенного, элегантного Камила трудно было узнать. Бросился в глаза прежде всего его костюм, тот самый, свадебный, что добыли они некогда с большим трудом. Английская двубортная тройка, с высокими шлицами-разрезами на приталенном пиджаке, из плотной шерсти, с темно-сажевой полосой на сером фоне, казалось, не знала износа.
Рушан надеялся хотя бы полчаса издали понаблюдать за ним. Не удалось: Камил увидел или ощутил его взгляд мгновенно. Много позже, раздумывая об этой встрече возле "стекляшки", Рушан предположил: может быть, неожиданное свидание и послужило отправной точкой происшедшей затем трагедии? При расшатанной от пьянства психике такое вполне было возможно.
Видимо, Камил не рассчитывал встретить у "Лотоса" людей, когда-то знавших его молодым, преуспевающим, наверное, он мечтал раствориться в большом двухмиллионном Ташкенте, возможно, оттого и сразу увидел Рушана и понял, что тот явился за ним.
Нет, Камил не стал делать вид, что не узнал давнего друга, не попытался уйти незаметно. И, подойдя с виноватой улыбкой, не стал ни оправдываться, ни дерзить, ни хамить, как часто бывает в таких случаях, а лишь развел дрожащими руками, пробормотав:
-- Вот так, брат, вышло, ты уж извини...
Рушан хотел в тот вечер сразу же увести бывшего приятеля с собой, но тот упрямился, говорил: в любой другой день, только не сегодня.
Расставаясь, Камил вдруг сказал:
-- Ты помнишь, мы когда-то возвращались с тобой, молодыми, со свадьбы на Лабзаке, шли ко мне на Анхор, где у меня была комната, выходящая окнами на речку. И я рассказывал тебе о девушке из Оренбурга, которую любил в юности, и очень обрадовался, когда она отказалась выйти за меня замуж?
-- Помню, -- ответил Рушан. -- Почему-то твоя история запала мне в душу, и я не однажды повторял твою фразу: большая любовь не только счастье, но и страдание.
Камил вдруг протер грязным рукавом заслезившиеся глаза и произнес убежденно, как давно выстраданное:
-- Какое счастье, что она не вышла за меня замуж! Этому я радуюсь каждый день. Понимаешь, радуюсь...
-- Почему? -- опешил Рушан. -- Возможно, с нею ты был бы счастлив, и у тебя по-иному сложилась бы жизнь.
-- Нет, -- ответил тот с удивительной твердостью. -- Все, что случилось со мной, должно было случиться. От пьяницы рождается только пьяница, и наука должна говорить об этом громко и настойчиво, хотя многим это будет не по нутру.
-- Ну, это спорное утверждение, -- не согласился Рушан, не надеясь, однако, разубедить друга.
Они расстались уже затемно, у метро, и уговорились обязательно встретиться тут же, в сквере, через день. Идя домой, Рушан все время мысленно возвращался к Камилу и девушке из Оренбурга, которая наверняка уже давно забыла о бедном студенте из Акбулака. В прекрасную пору молодости и удач влюбленный Камил инстинктивно почувствовал, что принесет девушке беду, -- поистине, в большой любви столько тайн...
В назначенный день Камил в парк не пришел, и, ощущая смутную тревогу в душе, Рушан поехал на Куйлюк, где тот приютился у какой-то бывшей буфетчицы. Здесь ожидала его еще более страшная картина, чем спившийся парень, бывший некогда таким щеголем: за два часа до его прихода Камил повесился.
Рушан понял, что неведомая всевышняя сила привела его в чужой и неопрятный дом, чтобы по-человечески схоронить старого друга. Он чувствовал, что в гибели Камила есть и его косвенная вина: кто знает, не появись он в "Лотосе", не напомни ему о прежней жизни, возможно, тот и продолжал бы жить, если, конечно, это можно назвать жизнью.
Смерть Камила долго не шла у него из головы. Он пытался навести справки о его жизни в Намангане: может, парню не повезло с женой? Может, корни этой трагедии кроются в семье? Люди, хорошо знавшие семью Камила, говорили, что дело вовсе не в Замире и не в семье, и что спился бывший прораб незаметно, не сразу, и пить начал на работе, как многие строители...
Вот так судьба милостиво отвела беду от девушки из Оренбурга, но задела страшным крылом ни в чем не повинную Замиру. Грустная история, так счастливо начинавшаяся на глазах у Рушана. И для Дасаева остается по сей день загадкой, почему Камил на краю жизни думал о девушке, не ответившей на его любовь, и ни слова не сказал о бедной Замире, матери его детей.
VII
Теперь трудно сказать, кто или что из прожитой жизни натолкнуло Рушана на мысль о "вечной книге", что заставляло простаивать вечера у окна. Несомненно одно: судьба близких людей, друзей, так тесно переплетенная с его собственной, и явились причиной каждодневных экскурсов в прошлое. Он поражался возможностям памяти, ее способности хранить в своих кладовых события, которые впрямую не касались его, о которых знал понаслышке, и которые спустя столько лет вдруг освещались ярким и ясным светом.
Разменяв пятый десяток, он узнал, что любимый вождь не только насажал лесополосы, но и пересажал целые народы, и деяния генералиссимуса коснулись даже такого захолустного уголка, как степной Мартук...
Чеченцев выселяли осенью сорок четвертого года, значит, в Мартуке они появились в октябре-ноябре, когда в степные края приходит зима. Рушану было чуть больше трех лет.
В памяти всплывали, как размытые кадры фильма или фотографии, фигуры женщин в черных платках, с высокими кувшинами из красной меди, и стариков в необычных для этих мест кудлатых папахах, очень напоминавших силуэт всадника, что изображен на коробке папирос "Казбек". Бабушка говорила, что чеченцы вымерли бы в ту лютую зиму, если б не оказались одной веры с казахами и татарами, старожилами степного полустанка, -- сами голодные и замерзшие, те, по велению властной слепой старухи Мамлеевой, разобрали слабых и немощных по домам, помогли выжить в трудную первую зиму. А весной пришлые взялись за обустройство, насадили в пустых полях вокруг степного Мартука неведомую доселе тут кукурузу, дружно ставили всем миром дома --работящими и крепкими на удивление оказались горцы.
Отправляя на зиму в степь голых и босых людей из теплых краев, вождь, видимо, не рассчитывал, что народ, всегда носивший на Кавказе самую высокую папаху, выживет. Не учел, что сохранились еще в сердцах людей сострадание и милосердие, как жива была и вера, безуспешно вытравляемая маузерами и тюрьмами...
Такой вот осколочек жизненного калейдоскопа вдруг осветился в памяти Рушана. Позже к нему добавился другой, более существенный, также касавшийся "чехов", как иногда называли чеченцев.
У них в классе с самого начала училось несколько чеченцев, с одним из них, Гани Цуцаевым, они вместе сидели за партой. Как-то Рушан пришел к приятелю домой договориться насчет воскресной рыбалки. Входные двери оказались распахнутыми, и он вошел в низкую избу без стука. В передней комнате, служившей и кухней, и прихожей, сидел отец товарища, Махмуд-ага, фронтовик, пулеметчик, отыскавший в Мартуке свою семью после войны.