Поколение кашгарских ребят, с которыми он дружил в юности, тоже страдало от безотцовщины, и большинство из них получали высшее образование заочно, как и Рушан. И группа у них на стройфаке собралась интернациональная: треть составляли евреи, еще одну треть -- греки и немцы, последним заметно перекрывали путь в очном образовании, и потому им оставался единственный шанс.
Такое примерно соотношение было и на других курсах, и на соседних факультетах. Нельзя не заметить, что когда он заканчивал институт, резко увеличилось число студентов корейской национальности -- людей, в массе своей обладающих четким, аналитическим мышлением, важным в любом инженерном деле. Почему-то в те годы профессия инженера-строителя не привлекала коренное население -- они стремились в юридический, торговый, нархоз, автодорожный.
У Рушана было немало друзей среди евреев, греков, немцев, тем более он понимал и мог изъясняться худо-бедно по-немецки -- дружба в Мартуке с Вуккертом не прошла бесследно.
В последние годы, когда стало очевидным, что перестройка зашла в тупик и не оправдала надежд, и резко обострились национальные отношения, многие его знакомые начали покидать страну, и не только те, с кем он знался в институте или на Кашгарке.
В те давние шестидесятые годы Ташкент бурно развивался, расстраивался, и ради объективности надо сказать, что почти все крупные тресты и управления возглавляли инженеры еврейской национальности. Уникальное здание оперного театра по проекту знаменитого архитектора Щусева возводил, еще с пленными японцами, Пикман, он же застраивал площадь перед театром и возводил гостиницу "Ташкент" по проекту татарина Булатова. Перед самой войной начала застраиваться самая красивая улица Ташкента, Навои, и руководил этим строительством Крайзман. Ташкент отличает рациональное водоснабжение, а ирригационной сетью, современными инженерными коммуникациями он обязан Виксману. Первый в республике трест "Спецмонтажстрой", обслуживавший строительство металлургических и химических предприятий, возглавлял Горенштейн, знаменитый "Ангреншахтстрой" -- Терман, "Высотстрой" --Каменецкий. Первое управление, где начинал работать Рушан, организовал Гольданский, отец Марика. Список можно продолжать и продолжать, и это только строительство, а было еще здравоохранение, высшее образование, тяжелое машиностроение...
Сегодня из множества тех людей, с кем он встречался на строительных площадках и планерках, остались немногие. К нему постоянно доходили грустные вести -- тот уехал, те собираются, другие ждут визу... Словно кто-то выкашивал вокруг друзей и знакомых...
Удручающее впечатление производили на него очереди у американского посольства, у посольств других стран, где в основном стояли евреи с армянами. Рушан уже даже себе не задает вопрос -- почему? Ибо знает: от хорошей жизни или ее перспектив не бегут, никто не враг себе, своим детям и внукам. И пытается понять великий исход, нащупать главную причину, ведь убивали армян в Сумгаите -- уезжали евреи, убивали турок-месхетинцев --уезжали евреи, пошел отток русских из республик -- опять та же история. Он прокручивает свою жизнь, как киноленту, все дальше и дальше назад, и снова упирается в детство, в послевоенный бедный Мартук...
В поселке хватало людей всех национальностей, но еврейская семья там оказалась одна. Впрочем, в ту пору разговоры о пятой графе не возникали, ибо большинство здешних жителей подходило под сталинское определение --нацменьшинство. Рушан помнит, как учительница заполняла какие-то документы и для этого поднимала каждого с места и спрашивала, какой он или она национальности. Отвечали по-разному: чеченец, ингуш, татарин, башкир, немец, чуваш, мордвин. Не отрывая взгляда от тетради, учительница кратко резюмировала: "Значит, нацмен". Теперь, через много лет, он понимает это сокращение -- от национальных меньшинств. Только русские, украинцы и казахи, которых в классе было всего трое, не попадали под категорию "нацмен". Помнится, они в своих бесхитростных отношениях использовали неожиданно возникшее братство и говорили: "Ты ведь тоже нацмен". Единственный в классе еврейский мальчик Фима Беренштейн тоже попадал под эту категорию.
Став взрослее, они уже понимали, что такое национальность, но прежде поняли, какой они веры, ибо и церковь, и мечеть имели свое влияние в селе. Он помнит, как и многие в Мартуке, что часто повторяла слепая старуха Мамлеева: "Если бы чеченцы не оказались с нами одной веры, они бы вымерзли зимой сорок пятого года".
Может, та толика веры, что старательно передавали детям бабушки и дедушки, и пустила в них ростки милосердия к ближнему, ко всему живому вокруг? Никто не убедит Рушана, что жесткость, цинизм, безнравственность, обнажившиеся сейчас во всей полноте, были всегда таковыми. Да, это существовало во все времена, но не в таких масштабах, не охватывало все слои населения и почти не касалось женщин. Тогда можно было знать наверняка, от кого чего ждать. Народ жил милосердием, оттого и выстоял в войну. И пример с Фимой -- яркое тому подтверждение.
Фима Беренштейн рос красивым, видным парнем, но был упрямым, вспыльчивым, а если откровенно - то и вздорным. Суровая жизнь вырабатывает суровые нравы общения, всяк умел постоять за себя, и гордец Фима часто, и по делу, "нарывался на кулак", как говорили в Мартуке.
Быть бы ему когда-нибудь крепко битым, особенно если дело касалось девушек, но всякий раз в самый разгар драки кто-то обязательно крикнет: "Хватит, он же у нас единственный еврей!" Как ни странно, это останавливало драчунов, тем более, что ничего оскорбительного в слово "еврей" не вкладывалось, а любвеобильный Фима, кажется, даже пользовался этим -- знал, что если будет терпеть поражение, прозвучит спасительное: "он же единственный..."
В техникуме в одной группе c Рушаном учился Ефим Ульман, они даже два года жили вместе в одной комнате. Ефим, детдомовский парень, не знал, откуда он родом, кто его родители. Учился он неважно, ниже среднего, и попал к ним в группу как второгодник -- не будь он детдомовцем, его скорее всего отчислили бы.
Сегодня Рушану куда понятнее, чем в молодости, поведение Ульмана, его замкнутость, неожиданная агрессивность, высокомерие, гордыня, -- парень, видимо, остро переживал, что ему трудно давалась учеба. И этому можно найти объяснение -- строительство железных дорог не было его призванием, душа его рвалась к другому. А в детдоме стремились дать прежде всего специальность, обеспечить парню верный кусок хлеба: в те годы считалось, что железнодорожник -- профессия беспроигрышная.
В общежитии во все времена гитара была первым инструментом. Немало ребят, прекрасно игравших на ней, было у них. Потянулся вдруг к гитаре и Ульман, Вскоре в любой компании его просили сыграть, и уж тут он преображался.
Рушан вспоминает старого петербуржца профессора Глузмана, читавшего у них электротехнику. Так сложилось, что у них, в обыкновенном, провинциальном техникуме, основной костяк преподавателей составляли люди с именем, профессора, сосланные в Казахстан. Глузман, предельно корректный со всеми, часто говорил огорченно Ефиму: "Ульман, не ожидал, что вы такой бестолковый". Эту фразу никто из студентов не принимал всерьез, тем более близко к сердцу. И только теперь Рушан понимает, сколько стыда и обиды она доставляла Ефиму. И не один преподаватель, они, сокурсники, тоже были хороши. Иногда, когда у Ульмана что-то не получалось по высшей математике или по сопромату, кто-нибудь из ребят в сердцах ронял: "А еще еврей..."
Больно Ефим переживал и свои бесконечные неудачи с девушками, хотя вряд ли кто в ту пору из группы мог похвастаться особыми успехами на любовном фронте.
На четвертом курсе, весной, накануне преддипломной практики, Ефим пытался броситься под поезд, но машинист оказался начеку, да и нервы у парня в последний момент дрогнули -- сам рванулся из колеи.
Жили они в одной комнате, друг от друга особых тайн не имели, да и жизнь каждого в ту пору была как на ладони, даже в баню ходили компанией, --никто не мог назвать конкретных причин, подтолкнувших Ефима к самоубийству. Но тут уж оба общежития -- женское и мужское -- не сговариваясь, взяли над парнем шефство, и редко кто потом подтрунивал над Ульманом даже по мелочам. Опять же сработало знакомое Рушану по Мартуку: "Он же у нас единственный..."