-- Ну, это, по-моему, называется как-то иначе... -- не согласился Рушан. - Уверенностью в себе, желанием воплотить в жизнь свои замыслы или что-то в этом роде...
Глория с интересом посмотрела на спутника.
-- Ты полагаешь? Наверное, ты прав. Идеей я поделилась с руководителем практики. Разумеется, все держалось в строжайшей тайне. Мне выделили отдельную комнату, где я запиралась с утра и просиживала до глубокой ночи. Никто не мешал, не отвлекал -- главный архитектор говорил всем, что у меня специальное задание.
За неделю до отъезда главный архитектор организовал мне встречу с секретарем горкома комсомола. То, что он, как и ты, оказался строителем, облегчило задачу. Я сумела заразить его своей идеей. Секретарь горкома только спросил, смогу ли я так же убедительно, как у него в кабинете, выступить перед городским активом комсомола. Я не без нахальства ответила, что готова отстаивать свою идею на любом уровне. Два дня перед встречей я волновалась неимоверно. Молодые коллеги из "Градостроя" помогли организовать стенды, по этой части у них был опыт. Но я знала: мало показать, надо убедить. Я написала речь -- десять страниц машинописного текста, где старалась объяснить, что каждая деталь моего детища не сама по себе, а придумана именно для Заркента, для среднеазиатской зоны.
Взяла я собрание не столько проектом, сколько уверенностью, напором. Спрашивали много, ведь в зале сидели строители, и я на все отвечала, как мне казалось, толково, смелея от вопроса к вопросу. Я даже упомянула, сколько нужно организовать воскресников, чтобы финансировать стройку. Конечно, понравились активу и эскизы, и макет. На встрече я и познакомилась с Джумбером. Кажется, он первый сказал, что "Металлург", проводящий по весне контрольные матчи с командами класса "А", передаст сборы в фонд строительства молодежного кафе.
Я улетела счастливая, окрыленная. Весь год в Ленинград постоянно звонили из штаба стройки: деловые разговоры, консультации. На зимние каникулы горком за свой счет вызвал меня в Заркент, и я визировала чертежи, привязывала план к местности. А по окончании института даже успела провести авторский надзор за отделочными работами. Вот и вся история. Может быть, я когда-нибудь приду к выводу, что создала "Жемчужину", надеясь познакомиться со строителем Рушаном Дасаевым, -- дразня его, закончила Глория.
Но Рушан не обратил внимания на шутку. Он был ошеломлен! Какая способность, какая хватка! И он как бы вновь взглянул на Глорию уже другими глазами: красивая, изящная, поразительно женственная, никаких примет деловитости, озабоченности своей исключительностью. И как только ей удается?
Рушану не хотелось расставаться с девушкой, хотелось слушать и слушать ее, ведь, рассказывая о делах, она говорила о себе.
-- "Жемчужина" и стала твоей дипломной работой?
-- Нет, я о ней даже не упоминала в Ленинграде. Вот обещал приехать на днях специалист по цветной фотографии из Ташкента, он заснимет "Жемчужину", и я отправлю снимки в институт. Там есть залы, где демонстрируются работы выпускников. А дипломная работа моя признана неактуальной, ненужной, еле-еле зачли защиту.
-- Что же ты такого сотворила? -- с интересом спросил Дасаев.
-- Ну, эта история покороче. Наверное, тебе нужно знать не только про мои взлеты, но и падения, а то загоржусь. Учти, я никому об этом не рассказывала...
-- Я весь внимание, -- откликнулся Рушан, ему действительно было интересно.
-- В институте я немного играла в волейбол и даже однажды, на третьем курсе, случайно попала в сборную. Мне повезло -- команда поехала на студенческие игры в Ташкент. Первое мое большое путешествие, да еще в Среднюю Азию. Конечно, показали нам Бухару и Самарканд. Тогда я и влюбилась в Узбекистан, оттого и попросилась на практику в Заркент. Тебе ли не знать, насколько все здесь поражает... Послушай, обещай мне, что не будешь смеяться. Обещаешь?
Он кивнул, что придало девушке воодушевления.
-- Так вот... Что меня больше всего поразило в моем путешествии по Узбекистану как будущего архитектора? Гур-Эмир, Биби-ханум, соборная мечеть в Самарканде, летняя резиденция эмира бухарского, медресе Кукельдаш или базар Эски-джува в Ташкенте? Ни то, ни другое. Более всего я была поражена... узбекской лепешкой. Да-да, не удивляйся, обыкновенной лепешкой. Ничего красивее в жизни не видела, ничего вкуснее не ела. Горячая, слегка подрумяненная, на ней словно веснушки -- немного прожарившиеся кунжутные семена, белая, пышная, а пахнет -- дух захватывает. Чудо, да и только! Ты думаешь, какой самый стойкий, самый крепкий запах на восточном базаре? Запах специй и приправ, зелени или фруктов? Нет, не угадал, я проверяла -- запах лепешечных рядов. На любом базаре я найду лепешки, не спрашивая, где ими торгуют.
Рушан поразился, как она права. Ему ли не знать непередаваемо чудесного аромата свежеиспеченных лепешек. На ум сразу пришел Чигатай с его кривыми улочками... Но Глория, не замечая его состояния, увлеченно продолжала:
-- Я была так поражена, что не могла не узнать, как они пекутся. Изумление мое было, видно, настолько неподдельным, что меня из лепешечного ряда пригласили в гости. И я впервые увидела тандыр. Его можно сравнить с кувшином из специальной жаропрочной глины. Делают тандыры до сих пор кустари, занимает он, максимум, квадратный метр площади и есть в каждом узбекском дворе. Но работа лепешечника требует ловкости, сноровки, впрочем, как и всякое дело... Вообще-то хороший труд должен стать нормой, а не вызывать восхищение, иначе далеко не уедешь...
-- Лепешка, тандыр, Ташкент натолкнули меня на тему дипломной работы: "Пекарни-магазины". В сравнении с "Жемчужиной" я имела бездну времени и продумала не один вариант, но даже лучший, на мой взгляд, забраковали, назвали утопией, фантазией, не отвечающим жизненным потребностям. Особенно обидным было заключение: "Не отвечает растущим жизненным потребностям советского человека". Я что, для французов старалась?..
Видимо, воспоминания о дипломной работе растревожили, взволновали Глорию. Рушан чувствовал, что обида не оставила ее до сих пор, сидит в ней как заноза.
-- ...Знаешь, Рушан, какая моя слабая черта как архитектора? Ни за что не догадаешься. Мне, наверное, никогда не создать шедевра, я всегда прежде всего думаю о широкой доступности того, что создаю. Пример тому --"Жемчужина", массовое заведение. Никогда не предполагала, что во мне развито социальное отношение к труду. Я бы не смогла вложить душу, например, в органный зал, хотя знаю и люблю органную музыку. Когда отдыхала с родителями на Рижском взморье, не пропускала в Домском соборе ни одного концерта... Знаю и какая это выигрышная тема: публика, посещающая органные концерты, оценила бы по достоинству работу архитектора, и имя мое оказалось бы на слуху. Но камерность атмосферы, избранная, рафинированная публика, вкусам которой я должна потрафить, а не выразить себя, то есть отчасти навязать свои вкусы, как должно быть со всеми художниками, творцами, -претит мне. Хотя это не противоречит тому, что я хочу стать известной, знаменитой. Знаешь, когда заканчивали отделывать "Жемчужину", я вдруг поняла, что никто из посетителей никогда не поинтересуется, чья это работа. Но это открытие не огорчило меня, я была уверена, что удивленный, растерянный, радостный взгляд молодого человека, скорее всего провинциала, будет наградой за мой труд, станет для него первым наглядным уроком эстетики. Это я рассказываю тебе свою жизненную концепцию, из-за которой моя дипломная работа потерпела крах. Однако вернемся к ней...