XXXXII
Три года после свадьбы Глория, кроме основной работы в "Градострое", готовила индивидуальный проект Дома молодежи для Заркента.
Задание давалось ей трудно, браковался вариант за вариантом, а каждый из них отбирал уйму сил и бездну времени. Дважды она летала в Тбилиси, показывала работу Каргаретели и его друзьям-архитекторам. Возвращалась окрыленная, с полными блокнотами записей, советов, рекомендаций своих грузинских коллег. Говорила, что, кажется, все -- нашла. Но через неделю законченная работа перечеркивалась, советы казались банальными, запоздалыми, блокнот летел в мусорную картину.
Архитектуру сравнивают с поэзией, песней, но это не литература, постоянно подвергающаяся критическому анализу, всегда находящаяся в поле зрения миллионов. Значительные произведения литературы быстро становятся достоянием всех, предметом пристрастного обсуждения. В среде архитекторов ведутся не менее горячие споры о работе, но все же нельзя не признать -- это спор узкой среды, за закрытыми дверями, работа архитекторов, к сожалению, известна лишь небольшому кругу людей.
Глория вдруг почувствовала, что Заркент, предоставляя ей шанс выразить себя, лишал ее среды, необходимой творческому работнику. В признанных центрах архитектурной мысли страны происходили какие-то существенные перемены -- это она поняла по проектам, которые неожиданно получали широкую огласку, и становились таким образом неким эталоном для подражания. И эта новая волна, быстро набиравшая силу и мощь, как весенний горный ливень, застала Глорию врасплох. Она не находила иных слов, кроме возмущенных: "бездарность... безликость... коробки... стандарт". С работы она возвращалась так же поздно, как и Рушан, часто с охрипшим голосом, -- без боя архитекторы все же не сдавались, на "ура" навязываемое сверху не принимали.
-- Рушан, милый, -- говорила она, волнуясь, -- ну как я могу утверждать проект нового жилого массива, если потолки требуют занизить до двух с половиной метров?! И это в Заркенте, где и так дышать нечем: жара сорокаградусная все лето! А совмещать санузлы с ванной у нас, в Средней Азии, где много детей, большие семьи, где ванна служит семье и прачечной --это же полный абсурд! -- Глория горячилась, забывая об ужине: -А что скажете вы, строители? Архитекторы с ума посходили? В здравом ли мы уме? В здравом, да что толку, не завизирую проект я -- это с удовольствием сделает другой.
Рушан запомнил из той поры термин, многое изменивший в судьбе Глории, -- "архитектурные излишества".
Прожив несколько лет в Узбекистане, Глория выработала принципы, обязательные для работ в Средней Азии, и свои открытия не раз обсуждала с Рушаном. Она не представляла ни одно свое сооружение без окружения зелени, ориентировалась не на формальные клумбы и посадки "Зеленстроя", в общем-то присутствующие в каждом проекте, а на элементы парковой архитектуры, которая со временем убережет строение от пыли и зноя, главных разрушителей в Азии, и создаст необходимый микроклимат вокруг здания.
Не мыслила она ни одно свое детище и без воды -- фонтанов, арыков, каналов, лягушатников и питьевых фонтанчиков. Правда, здесь она опиралась на традиционное восточное зодчество, чтившее воду издавна и как элемент архитектуры. Чтобы раз и навсегда решить для себя этот вопрос -- а собиралась она работать в Узбекистане всю жизнь, -- Глория копалась в архивах, объездила не только Хиву, Самарканд и Бухару, но и менее известные города -- Китаб, Коканд, говорила со старцами и с их слов создавала эскизы оригинальной формы хаузов, похожих на современные бассейны, только имевших другое назначение -- украшать внутренние дворы мечетей и дворцов.
Задуманная ею парковая зона с фонтанами и хаузами изобиловала местами отдыха: уставший прохожий, любопытный гуляющий и, конечно, влюбленные -- все могли найти свой уголок. Скамейки, лавки, айваны -- для одного человека, для двоих, для компании... Глория создавала их с неиссякаемой фантазией, смелостью, они поражали не только формой, материалом, но и тем, как она умудрялась их располагать. Они у нее словно вырастали из земли, как грибы, естественно, словно только тут им и место.
Зная любовь восточных людей к фонтанам, Глория придумала расположить вокруг фонтана, в зоне недосягаемости брызг, еще одно каменное, разрезанное на сегменты, кольцо-скамейку, где можно было, никому не мешая, отдыхать у воды. Но больше всего удивляла она своими шатрами-беседками для влюбленных. Легкие, ажурные, по весне оплетенные виноградником, вьющейся зеленью, чайными розами, они словно сошли на землю со страниц восточных сказок. Беседок таких Глория придумала десять вариантов, и каждая из них была приподнята над землей -- одни чуть выше, другие чуть ниже. В беседку вела ажурная или витая спиральная лестница, оттуда можно было обозревать здание, площадь, фонтан, парк, и никто не мог помешать влюбленным.
Глория говорила, что у нас, к сожалению, мало архитекторов по парковой культуре и, получи она когда-нибудь солидный заказ на создание настоящего сквера, сада, парка вокруг сооружения, она и не знает, к кому обратиться, кого пригласить для совместной работы. При случае мечтала: вот бы, пока строится город, заложить где-нибудь загородный парк, чтобы он спокойно поднялся, а потом город все равно подступит к нему. И для себя, уверенная, что это все пригодится, изучила и парковые секреты. Часто ездила в Ташкент, в ботанический сад, в институт Шредера, и узнала о деревьях, кустарниках, цветах Средней Азии многое -- по крайней мере, точно знала, сколько нужно лет, чтобы выбранные ею деревья создали вокруг здания достойный ландшафт.
Но и деревья, и вода, которым Глория придавала важное значение, все же служили интерьером для главного -- самого здания. В Глории, несмотря на молодость, на женский романтизм, кое-где проскальзывавший в работах, чувствовались хватка и мужской расчет, доставшиеся ей, наверное, от далеких предков.
Рушан помнит, как однажды за столом в Гаграх Зураб Каргаретели сказал: "Стоит мне взглянуть на безымянный проект, я всегда безошибочно скажу --мужская это работа или женская". Друзья Зураба, тоже архитекторы, тогда рассмеялись и сказали, что такое чутье дано не ему одному... Сколько раз Глория, отправляя на архитектурные конкурсы свои работы, получала какую-нибудь бумагу, начинавшуюся словами: "Уважаемый товарищ Караян Г..." А ведь в жюри конкурсов наверняка тоже сидели люди, уверенные, что без труда отличат мужскую работу от женской...
Мужские черты в характере Глории Дасаев уловил сразу, в первый же вечер их знакомства, когда она рассказывала ему о "Жемчужине". Позже Рушан не раз убеждался в этом. А когда они поженились, он уже жил интересами жены и знал об архитектуре гораздо больше, чем иной дипломированный специалист, --Глории был присущ и талант педагога -- умного, умеющего раскрывать суть, идею. Тогда он и понял, что в ее проектах обязательно будет присутствовать что-то, не дающееся ни одному талантливому мужчине, -- должны же были выразиться ее неповторимая женственность, обаяние, вкус. Недаром же она работала так неистово, целиком отдавая себя делу, забывая о нем, о семье, о доме. Эта рациональность, чувство ответственности, полнейшее отсутствие конъюнктурных соображений, погони за сиюминутной выгодой и помогли ей выработать главные принципы, которым она старалась не изменять.
Она быстро поняла, что в Средней Азии для зданий, строящихся по индивидуальному проекту, для сооружений, определяющих лицо города, годятся только материалы, менее всего подверженные воздействию солнца и пыли --высококачественный светлый кирпич, камень, желательно полированный, и металл: тонкие листы красной меди, цинка, алюминия и сплавов из этих металлов. Каждый из перечисленных материалов годился самостоятельно, но Глория считала, что лучше, если сочетать все эти три вида. Работая, она не витала в облаках, не закладывала в проект того, чего днем с огнем не сыщешь, -- все это имелось в достатке в Средней Азии, кроме хорошего кирпича. А цветной металл, непривычный для нашей архитектуры, за которым Глория видела будущее, она придумала использовать только потому, что жила в Заркенте, где он производился, и была уверена, что при любом дефиците город изыскал бы необходимые резервы для своих дворцов.