— Заездили тебя, окаянные, — любовно шепелявил старик. — Откормлю я тебя, в обиду не дам. Пойдем. — Он дернул на себя повод и встретился с взглядом Григория.
— Ты что, Китыч, перепутал бригады?
— Нет.
— Что пожаловал?
— Хочу проехать по полям. Где теперь бригада?
— У Барневки, — ответил Тянко. — Надо попроведать.
— Ты вроде за бригадира?
— Навроде Володи, наподобие Кузьмы, — рассмеялся конюх. — Гоша наш, куда его девашь. Седни его нет, вот и замещаю. Кольше, сыну-то, наказал, чтобы к уборке приступал.
«Дела, — подумал Григорий, — в коробейку не складешь». А вслух спросил:
— Хлеба поспели?
— Подошли. Правда, местами. Но есть большие кулиги. Чего, думаю, ждать. Пока ведро да не осыпались хлеба, надо молотить.
— Правильно, Афанасьич.
— Не первый год живу. Слава богу, седьмые десятки. Знаю, что к чему, — ободрился старик и добавил: — Ноне хлеба ух как выдурели. Вровень с человеком. Как бы не измотало ветром. Успевать, успевать надо, пока не полегли.
Конюх запряг мерина и взял вожжи.
— Садись, коли по пути. Подброшу.
— Спасибо.
Старик отодвинул литовку, обмотанную обрывком старого половика, чтобы не звякала дорогой о головку шкворня, резко опустился на передний краешек телеги.
— На обратной дороге надо травки покосить для Шагренька, — пояснил Тянко, показывая на литовку.
— Дюжий ты старик и на все дела мастак.
— Поживи с мое… Може, где и не так, резвость-то не молодецкая. Но без дела сидеть не могу. Где Гошку выручу, где сына. Ишо в теле. Кое-кого за пояс заткну. Не гляди, что старый.
— Афанасьевич, пошто бригада на последнем месте?
— Откуль ей быть на первом? Народу нет. Кто робит? Одни старики, бабы, подростки. Какой с нас спрос? Где сел, там и слез. Гоша-то согрешил с нами. Порой жалко его. Ни за что ругают.
— В тех бригадах это же самое?
— Ты что, Китыч, допытываешься? Поди, в бригадиры метишь?
— Что получится.
— Неуж тебя назначили?
— Попросили.
— Из грязи да в князи.
— Считай, как знаешь.
Тянко бросил вожжи, проворно спрыгнул с телеги и зло прошептал:
— Никак.
— Не сердись. Нам работать с тобой.
— И не собираюсь.
— Поехали, Афанасьевич.
— Езжай на все четыре. Я и без тебя обойдусь, — отрезал конюх.
Ну и бригадка. Кто ей не руководил! Один сменял другого. Каждый с легкой руки мог дать указание. Конечно же, были ретивые: не подчинялись. Но сколько ни противься — один в поле не воин. Они все в бригаде переплелись: сват да брат, кум да кума. Словом, один за всех — все за одного. Повысь голос — живьем съедят. На что уж Лийко настойчив, а сломали, не выдержал, ушел. И опять поставили Гошу Нашего. Вновь руководили бригадой кто ни попадя. То Иванко Бескопытов. Уж всех-то больше он знает. В животноводстве и в полеводстве — ума палата. То Юрка Криночка. Чаще всего шурин Гоши Нашего — Колька Хавроньин. Или вот тесть, Андрей Афанасьевич. Вишь, как разъерошился старик. Даже отказался ехать. Видать, за живое задело. А то не поймет, что бригаду до ручки довели. Ведь рассказывают, дело доходило до того, что Гоша даже и не знал, что творится в бригаде, слухом не слыхивал о своем указании, а ходил на конный двор и диву давался.
— Кто так умело распорядился?
— Мы тут с Колькой посоветовались, распорядились.
— Хорошо, хорошо, тестюшко.
— Сношку отпустили домой. Жинку твою тоже. Овдотья штой-то прихворнула, ушла в больницу. У Марины, бают, свадьба заводится, отпросилась у нас. Остальных вместе с Колькой направил в поле.
А кому работать? Некому. Сам ведь говорил Тянко. Стар да млад остались в бригаде. Соломожных баб и то по пальцам можно пересчитать. Овдотья да Степанида, Марина да Орина, Акулина да Агриппина. Весь и костяк бригады, на них она держится. Случись с ними что — волком вой, песни пой. В такие-то дни и заправляет Колька Хавроньин. Один на один с вилами в руках да литовкой в кустах. Тоже мне воин!
Из ближнего осинника вырвалась песня: «Скакал казак через долину, через Маньчжурские края…»
Лоб в лоб столкнулся Шагренько с лошадью первой подводы. На ней сидел Колька Хавроньин.
— Тпру-у! — осадил тот чалую кобылу.
— Куда спешим? — спросил Григорий.
— Домой.
— Не рановато?
— День субботний, не весь работный.
— Поворачивай оглобли.
— Что за указ?
— На месте разберемся.
— Видали вашего брата. Н-о-о!
— Стой! — закричал Григорий.
Подтянулись подводы. На головах женщин пестрели платки, косынки, васильковые венки. Из-под них озорно блестели глаза. Они насмешливо обшаривали Григория.