В трубе загудел и заворочался ветер. Мне почудились волки. Выломят кирпичи и сожрут, как милиционера. Я отскочил от трубы.
— Что с тобой? — испугался брат.
— Кто-то в трубе ходит?
— Дедушко Пыхто, вот кто, — сердится Толька. — Перестань дурью маяться. Тебе уж мерещатся волки.
— Ты не боишься их?
— На пече-то?! Пусть попробуют. Ты ухватом, я клюкой. Ухайдакаем, на лопату и в печь, а утром жаркое будем есть.
Шутка заглушила страх. С таким братом чего бояться! Пусть рассказывает до утра. Там и мама придет. Заживем-то как! Мама — все равно не Толька. С ней хоть куда, и в огонь не страшно. Лишь бы в пургу не надумала идти. Надо, мы и еще сутки подождем. Что такого? Мы ведь большие.
В ограде брякнуло. Мы переглянулись. Что бы значило? И тут же предположили: верхняя заплотина стучит. Она окорочена и вечно болтается. А сегодня ее, наверное, вывернуло. К лучшему, хоть не скрипит. Вновь послышался стук. Теперь уж понятно — в дверь. Не имеет же ветер рук. Значит, какой-нибудь заплутавшийся.
— Кто это? — Я спрятался за Тольку.
— Поди спроси.
— Может, мама? — Я кубарем сваливаюсь с верхнего голбца.
— Мама, ты?
— Откройте, пожалуйста, — послышался мужской голос.
— Толька, туши лампу.
Стало темно.
— Что будем делать? — шепчу.
— Не-не знаю, — зазаикался брат. Стуки не прекращались.
— Замерзаю, пропустите, — жалобно простонал человек.
Толька, не открывая дверь, крикнул:
— Мама никого не велела пускать.
— Спасите, — послышалось за дверями, — я обогреюсь и уйду.
— Ишо замерзнет, давай пропустим.
— Вдруг хитрит.
— Какая ему выгода? У нас нечего брать, а мы не нужны.
Без мамы сени закрывали на два запора: один железный, другой березовый коротыш, выпиленный из середины жерди. Толстый конец упирался в стенку чулана. Теперь хоть кто ломись, не страшно. Брат еле вытащил березовый засов и с морозным скрежетом вытянул железный. Дверь распахнулась. Через порог прыгнул здоровый пес. Толька, не помня себя, влетел в избу. Он настолько растерялся, что не закрючил двери. Тут же зашел с собакой мужчина.
— Вот где Ташкент, Джек! Ладно, что открыли, а то бы замерзли посреди волока. Зачем потушили лампу? Зажигайте да не бойтесь, не чужой я, — говорил в потемках ночной гость, пока Толька чиркал спичкой. — Страшный? — помолчав, спросил он.
Да уж! Один вид в дрожь бросал. Борода — метла метлой, глаза — не глаза, а обледеневшие пуговки из-под мохнатых бровей. Шапка с белым налобешником без уха, лопотина в ватных клочьях. Уж точно, из лагеря сбежал.
— Чего уставились? На бродягу похож?
Мы и вовсе перетрусили. Летом ходили разные слухи, будто в наших лесах бродяги появились. Ваньша Шабаленок сам одного видел спящим под забором, но не успел как следует разглядеть. Тот заворочался, что-то закричал во сне. Ванька, когда опомнился, был уже в своей оградке. Может, и был бродяга, кто его знает. Летом каждый кустик ночевать пустит. А зимой, где спасаться? Вот они и просятся в избу погреться.
Незнакомец подошел к лежанке, положил руки на дымоход.
— Давно топили?
— Вечером.
— Выдернуло тепло, не мешало бы затопить. Дрова есть?
— В печи.
Брат все исполнял, как велела мама. Протопит печь, закроет вьюшку, в вольный жар бросает стопкой сырые дрова. За день и ночь они просохнут. На следующее утро разгребай загнету, доставай шабалой угли и топи. Спички экономили. Угли — то ли дело! Сгребешь в загнету, толсто-натолсто засыплешь золой, наутро — они живехоньки! Потому Овдотья Конфетка каждый раз, как что — к нам. А не ближне место из Одиной на край Козловки бежать. Бывало, принесет, а угли потухли. Не горе ли? Второй раз не побежишь — на работу пора. Целый день Витька с Машкой сидят не в протопленной избе. У нас никакого мученья: дрова сразу огнем берутся, весело поверескивают. Не отказались бы, конечно, от веснодельных дров. Но маме некогда весной заготавливать. Сколько мы поширкаем пилой да поколем, с тем и в зиму идем. Нынче пять возов привезли. Не знаем, как март протянем. Мама придет из Уксянки, будем думать. Может, опять Максим Горошиненок поможет. Он прошлой зимой два воза привез. То ли из-за того, что с тятей раньше дружили, то ли другие умыслы держал, не знаем. Больше нас, сирот, маму жалел — везде одна.
— Э-э… да они разопрели, — с досадой, обдирая бересту, качает головой пришелец.
— Не высохли ишо, — подсказывает осмелевший Толька.
— Сухих нет?
— Нисколько.
— Так и до утра прошипят.