— Паша, — обратилась мать, — налей-ко кипяточку, нутро погрею.
Она плотно зажала алюминиевую кружку и маленькими глотками начала отхлебывать. Возле мамы хорошо, тепло, глаза сами собой закрываются…
Встали поздно. Дмитрия с Джеком в избе не было. С середы крикнула мать:
— Сыно, вымети в избе, мне некогда.
У порога под деревянной кроватью я обнаружил бумажку. Она была лощеная, новенькая и хрустела в руках.
— Мама, деньги!
— Кто их наковал?
— Гляди.
— Верно. Неуж Митрий выронил?
— Не-ет…
— Тогда надо подобрать, увидим мужика — отдадим.
Загадка с деньгами разгадалась в марте. Я напоил корову и вышел из пригона. Через заплот перепрыгнул Джек. Он подбежал ко мне и лизнул в щеку.
— С луны свалился? — обрадовался я и повел в избу за ошейник. Джек вырвался и давай трясти меня за полу.
— Очумел? — крикнул я, но пес продолжал тащить за ограду. Джек бежал впереди, я едва успевал за ним. Снег разлетался водянистой кашицей. У Обуховского болота, на обочине дороги, стояла с мелкими сухими дровами подвода. За лошадью, около воза, копался мужчина. Потом он натянул вожжи, навалился на сани и крикнул:
— Но!
Кобыла вытянулась, казалось, вот-вот порвется, но воз даже не дрогнул. Сани лежали на боку, полозом кверху. Дмитрий распряг лошадь, залез на полозья, начал прыгать, но воз не отваливался.
Возчик досадовал:
— Дернуло же меня! Можно было объехать стороной. Сейчас и трактором не вытащишь.
— Ты куда везешь? — спрашиваю.
— Не догадываешься?
— Нет.
— Вам.
Я обрадовался. У нас как раз вышли дрова, почти неделю собираем вытаявшие щепки и полешки.
— Беги домой, забирай Натолия и сюда. Возьмите санки, попробуем на себе вытаскать.
Целый день возили дрова, к вечеру воз порядочно истощал. Остатки дядя Дмитрий привез, когда совсем стемнело. Мама уже пришла с фермы.
— Кто тебя просил? — спросила она Дмитрия.
— Долг платежом красен, — ответил мужчина.
— Это ишо какой долг? Тот раз ты деньги подбросил?
— Был грех.
— Вот тебе деньги, складывай дрова и улепетывай.
— Куда повезу?
— Не мое дело.
— Ты с умом, Устинья?
— А то нет? Опозорить меня хошь да ославить на все Лебяжье? Думаешь, за меня некому заступиться, дак можно издеваться? Не позволю!
— Я же хотел, как лучше. Куда мне дрова? Дома бываю раз по обещанию, а сейчас избу совсем заколотил, надумал в Лебяжье перебираться. Может, полегче будет, а то дома все напоминает о Любе. Жутко мне одному в избе.
— Оно и видно. Сначала деньги, дрова, потом на фатеру будешь проситься?
— К чему так?
— К тому, чтобы дорогу забыл сюда.
Я долго думал о дяде Диме. Как он поедет обратно! Снег перемешан, кругом вода, ноги у дяди насквозь промочены, а мама даже на порог не пустила. За что такое наказанье? Нет, это уж слишком. На другой день я молчал, она тоже: ходила сердитая, из рук все вываливалось, отвечала невпопад.
Дмитрий, как говорил, переехал в Лебяжье и работал трактористом. Когда бы я ни встретил его, он всегда остановится и спросит:
— Как живешь, Чеплашка?
— Лучше бы надо, да некуда.
— Так и держи.
Во время уборки он снова навернулся:
— Ездил в МТМ за коленвалом, ну и решил попроведать, да вот ящик с запчастями оставить. Поди, найдется, куда определить?
Мать сердито чиркнула глазами.
— Ишо что придумал?
— Не надолго, их утром бригадир увезет.
— Убирай, убирай, чтоб не мозолили глаза.
— Разговоров боишься?
— Всего. И сплетен и разговоров. Зачем дурная слава?
— Никто не будет знать.
— Пускай, но я христом-богом прошу, не заезжай больше к нам.
Дмитрий сел на крыльцо, густо задымил табаком. Потом вдруг выпалил:
— Чего бояться? Ты одна, я один. Выходи замуж, и разговоры прекратятся.
— Легко сказал. Ты как Данил Семенович. Тот похоронил жену, с могилы идет и каждую сватает. Совсем рехнулся. Думает, каждая бросится ему на шею.
— Любы больше года как нет. Мне трудно, да и ребятам мать нужна, а твоим — отец. Кто нас осудит, раз такая жизнь?
…Мама вышла замуж. Свадьбы не было — так сошлись. А к Октябрьской семья наша увеличилась: мама и дядя Дмитрий из детдома привезли Шурку, Семку и Кольку. Нас стали звать сведенышами.