— Дерутся да шпакулят.
— Ты думаешь, у нас даром пройдет? А ну, робя, ташши ему ведро с тряпкой, пусть пол моет.
— Я не топтал.
— Это кто наследил? — придирался Санко. — Приступай! Вымой так, чтоб все блестело.
Минька закатал штаны. Правая нога у него взбагровела, опухла. Маленький пробитый рубец запекся.
— Не могу в наклонку.
— Привяжи на клюку. Где дак дошлый, а тут соображенье потерял.
Парень пыхтел, корчился от боли, но старательно драил пол. Тольку Натальиного заставили играть на гармошке. Он всех моложе и безропотно выполнял волю старших. Толька рванул меха. Минька покраснел от злости. Так бы и закатил вот этой половой тряпкой по Толькиной роже, не выкобенивался бы. Сморчок! Куда старшие, туда и он. Пристраивается к каждому.
А Толька вовсе не хотел оскорбить Миньку. Он с радостью принял ребячье предложение. Ему давно хотелось поиграть, да не подвертывался случай: Минька никогда не выпускал гармонь. Даже и тогда, когда отдыхал. Толька и воспользовался обстановкой. А не получится, так хоть кнопки подавит.
— Играй, не гляди на него, — сказал Санко. — Вишь, как шустрит под родимую.
Толька, не соображая, дергал меха. Басы перебивали голоса. Гармонь ревела, как затравленный зверь.
— Хватит изгаляться! — крикнул Минька.
— Ты думал, тебя с объятьями встретят? Проходи, мол, дорогой, садись за стол… Держи рот шире! Мы тебе тоже не покоримся.
— Я не заставляю.
— Зато вынуждаешь. Мы долго терпели. Теперь ты потерпи.
— Спасибо.
— Не на чем.
— Мыть не буду.
— Тогда выполнишь другое условие, — сказал Симаков.
— Какое?
— Вон Тольку играть научишь. Себе замену подготовишь.
— У него же руки не по циркулю.
Не зря лисьянцы предлагали выучить парня. Он безотказный. Не будет задаваться, как Минька. Его подучить надо. Показать, что к чему, а остальное сам сообразит. Способный малый — музыку на лету схватывает.
— Договорились, или опять увильнешь?
— На гармони играть — не корову доить. Талант нужен.
— Кто тебя научил играть?
— Самоучкой дошел.
— Сам допетрил?!
— Сам.
— Хватит травить. Говори, будешь или нет?
Минька согласился. Куда денешься? Привяжутся — ни за что не откажешь. Не согласишься, другое наказание могут придумать. С них сбудется.
Начали заниматься.
— Ты не гляди на клавиши, — говорил учитель. — Слушай музыку. — Он проиграл «Катюшу». — Теперь сам попробуй.
Ученик полыхнул от радости.
— Не спеши, запоминай мелодию.
— Усвоил?
— Ага.
— Спой. Толька спел.
— Ну и музыкант! Тебе же медведь уши оттоптал.
— Ты не ври, — заступились ребята за Тольку.
— Может, цифры подпишем на клавиши.
— Давай! — Толька аж подпрыгнул.
— Это чепуха!
— Не сразу же Москва строилась. — Санко больше всех переживал за Тольку. — Пусть с техникой освоится.
— Музыку надо чувствовать, а пальцы сами найдут клавиши, — твердил Минька.
Ребята донимали Миньку, и он разметил цифры на клавишах.
— Во! Совсем другой коленкор!
— Сейчас пляску научи, — попросили ребята.
— Всему свое время, — отмахнулся Минька. — Пусть это вызубрит.
— Боишься авторитет потерять?
— Идите вы к лешему, — выкрикнул со злостью парень и захромал к выходу.
— У лешего своих до лешева. Ты лучше не забывай — следующие вечерки в марте! — кричали парни вслед.
— У кого?
— У Петьки Желницких.
— Ладно.
Петькин дом стоял у конного двора второй бригады, на краю села, в полкилометре от кладбища. Дом у Желницких большой — из четырех комнат. Но ютились жильцы в кухне. Остальные комнаты не отапливались: дров на зиму не хватало. В марте топливо исходило на нет. Поэтому к лету комнаты открывали, а к зиме — заколачивали. От постоянной сырости дом гнил и рушился. От кухни прихожая отошла почти на четверть, горница от прихожей — на ширину ладони, а между спальней и чуланкой такая образовалась дыра, хоть шапку кидай — проскочит. В сенках осталось всего пять половиц — остальные ушли на дрова. В горнице, которую открыл для вечерок Петька, висел мохнатый куржак. Отопить ее — не один воз дров понадобится.
Петька ждал гостей и торопился отогреть комнату. Он собрал все дрова и наколол большую кучу. Для растопки исколол половицу. Водопелые поленья с подтопкой быстро взялись. Печка гудела, гремела, как оторванные листы железа на крыше. От нее жгло лицо. А у окон и дверей не пахло жилым: дышалось. Мартовские ветродуи-сквозняки выхватывали тепло. Лучше бы еще одну зиму прозимовать, чем прожить один март. Одолели ветры. Уж и правда март не одному быку рога завернет.