— Уж больно нахальные, — сказал Трофимов, догадывавшийся о мыслях шефа.
— Я и говорю, — обрадовался Толя, — такие могли дров нарубить…
— Не беспокойся, еще нарубят, — пообещал Трофимов.
— Поехали, — прервал спор Мазин.
Толя подмигнул длинноногой девушке, проходившей мимо машины, и тронул с места.
Больница, тоже новая, из не успевшего еще потемнеть розового кирпича, находилась в конце проспекта, окруженная старыми ветвистыми платанами, заботливо сохраненными строителями. Мазин прошел через просторный вестибюль в гардероб, чтобы взять халат, но надеть его не успел. Знакомый врач прикоснулся пальцами к локтю Мазина и, отведя в сторону, спросил:
— Вы, конечно, к ней?
— Да. Что-нибудь случилось?
— Ночью… Сердечная недостаточность.
— Умерла?!
«Еще нарубят…» — вспомнил Мазин.
Обратный путь прошел в молчании. Толя воздерживался от высказываний, а Трофимов думал о том, что неожиданности, как и неприятности, редко приходят в одиночку, и что-нибудь еще должно случиться до конца этого, только начавшегося дня. И, как всегда, он оказался прав.
В бюро пропусков уже целый час их ждал Горбунов. Ждал с благородной целью выразить признательность за возвращенную машину. И хотя этот «визит вежливости» ничего сенсационного не обещал, Мазин распорядился выписать пропуск.
— Все-таки редко приходят к нам счастливые люди, — сказал он в оправдание Трофимову.
И Горбунов пришел и стал рассыпаться в благодарностях, низенький, начинающий полнеть и лысеть человечек, из тех, что превращаются постепенно в людей-колобков, обладающих неизменным здоровьем и показным добродушием. Мазин повел себя прилично случаю, подумав, впрочем, что часто такие люди умудряются совмещать благодушие с расчетливостью и завидной настойчивостью в достижении цели.
Тем временем Трофимов, наблюдавший Горбунова из глубины кресла, устроился поудобнее и расслабился. Торопливо-приподнятая речь инженера вызвала у него чуть заметную усмешку.
— Я прекрасно понимаю, уважаемый Игорь Николаевич, что в ваших сложных трудах мой случай — мелочь, так сказать, минус-факт. Но не пренебрегайте радостью, доставленной скромному труженику. Я в эту машину не только бессонные ночи, мечту свою вложил.
Мазин не без труда вытащил руку из пухлой ладони Горбунова, и тот благодарно и почтительно, пятясь, как японец, вышел из кабинета, не показав спины.
— Улыбаешься? — Мазин повернулся к Трофимову. — А ведь ради таких минут и работаем.
Инспектор принял обычную, деловую позу.
— Пороть его нужно было. В детстве. И иже с ним. Чтобы шляпами не вырастали.
— Не бурчи, Трофимыч. Шляпы еще долго не переведутся. Что ты мне на стол подложил?
— Рапорт по Крюкову. Вместе с приложением.
Приложением он назвал старую монету с отверстием посередине и полустертыми иероглифами, служившую, видимо, брелоком, судя по продетой в отверстие цепочке. Монета лежала поверх рапорта. Мазин потянулся к ней, но тут после короткого стука приоткрылась дверь, и в кабинете вновь появился Горбунов.
— Я очень, очень извиняюсь. Простите мелочность, Подарок. Память о встрече. Чем лишний раз беспокоить, лучше сразу. Не правда ли?
— О чем вы? — не понял Мазин.
Коротким пальцем инженер указал на брелок.
— Это ваша вещь? — спросил Мазин.
Трофимов в кресле наклонился вперед.
— Моя, моя. Я оставил эту штучку в машине.
— Ясно, — проговорил Мазин вопреки истине. — К сожалению, придется немного подождать. Эта монета — вещественное доказательство, и я не могу вернуть ее немедленно.
— Понимаю, понимаю, — забормотал Горбунов, скрывая огорчение, и вторично проделал знакомый путь спиной вперед.
Мазин встретился взглядом с Трофимовым, и оба не сразу нашлись, что сказать.
В рапорте инспектор писал:
«В кармане погибшего обнаружена монета серебряная, предположительно китайская, старая, которую мать Крюкова принадлежавшей сыну не признала, и заявила, что никогда ее у сына не видела.».
— Как же прикажешь понимать, Трофимыч?
Инспектор ответил осторожно: