— Да что это даст? — воскликнул Горбунов.
—. может быть, его стащил Володька во время ремонта?
— Польстился на ерунду?
Лариса обиделась:
— Вот вы и сознались в своих истинных чувства Для вас мой подарок — ерунда. А для него. Он был влюблен в меня, Славик. По-настоящему. Ревность толкает не только на преступления, но и на небольшие глупости.
— Хорошо. Прекрасно. Пусть он глуп, но я не вижу никакого смысла, никакой разницы в том, где и когда был украден мой брелок.
Он уже волновался и настолько, что пропустил упрек и не стал заверять ее в любви.
Лариса поднялась и оправила замшевую юбку:
— Слава! Вы или большой хитрец, или совсем недогадливы. Неужели вы не понимаете, что для вас сейчас главное — доказать, что вы не были знакомы с Крюковым до угона машины?
— Не понимаю.
— Или не хотите понять? Меня не бойтесь. Я — друг. И даже чуточку больше, чем друг. Если б вы были немного серьезнее. Ну, да не об этом сейчас речь. Короче, мне показалось, что милиция допускает, что машина была угнана с вашего согласия. Такое впечатление я вынесла из разговора с Мазиным. И я сказала ему, что Владимир был неравнодушен ко мне, даже преследовал. Вот и все. Меня обеспокоило ваше положение, и я думаю, вам нужно обязательно доказать, что вы узнали Крюкова только после налета.
— Химера какая-то. Неужели все это серьезно?
— Если человека убивают, это серьезно, Славик. Кто-то должен за это ответить.
— Кто?
— Не знаю. Подумайте на досуге. А мне пора. Чао!
— Лариса! — схватил Горбунов ее за руки. — Неужели вы уйдете?
— Конечно.
— И оставите меня в таком состоянии?
— Не могу же я провести ночь в доме убийцы.
— Ах, зачем вы так! Это же нонсенс.
— Хотела бы верить, Славик.
И она ушла.
Вот это последнее — «хотела бы верить» — и доконало Горбунова.
— Понимаете, — сказал он Мазину, — если даже она усомнилась, что ж мне было думать о вас?.. А вы сразу — мещанин, эгоцентрист. Всю жизнь не могу избавиться от ярлыков.
— И вы позвонили мне и, чтобы не упоминать фамилию Белопольской, придумали анонимку?
— Да. Я хотел поступить как честный человек.
— А она? — спросил молчавший почти все в Трофимов. — Она, по-вашему, как поступила?
— Я считаю, по-дружески.
— И сейчас считаете? — спросил Мазин.
Горбунов понял смысл его вопроса. Он достал носовой платок и вытер вспотевшую лысину.
— Она, конечно, могла повредить мне, но не желая. Как я этому шахматисту. Или я ошибаюсь? Вы уже все знаете, Игорь Николаевич? — решился он впервые облегчив душу признанием, обратиться к Мазину по имени и отчеству.
— Мне еще нужно подумать, — ответил Мазин.
— Она актриса, эмоциональный человек.
— Я знаю. Я видел Белопольскую в спектакле.
8
Театр, в котором работала Лариса Белопольская, был построен в незапамятные времена отцами города, а проще, разбогатевшими на хлебной торговле владельцами знаменитых степных «ссыпок» и мельниц. Строился он отнюдь не в целях просветительных, а совсем наоборот, чтобы было где людям, утомленным прибыльной коммерцией, душу отвести, встряхнуться под веселые куплеты доморощенных и заезжих див, сбивавших с партнеров котелки стройными ножками в ярких чулках и подвязках.
И хотя со сцены чаще звучали песенки типа:
строилось театральное здание отнюдь не легкомысленно, а по столичным и даже заграничным образцам, «как у людей», с колоннадой, музами на фронтоне и коваными фонарями на чугунных цепях. Пережив войны и исторические потрясения, театр весьма удачно вписался в новую стеклобетонную архитектуру, оставаясь излюбленной натурой для тяготеющих к классическому прошлому съемочных киногрупп. Время от времени фанерные щиты с афишами, установленные между колонами убирались, и тогда, как и сто лет назад, на широких каменных ступенях мелькали воздушные фигуры прекрасных дам и красавцев-кавалеров, каких уже не встретишь в наше обедневшее мужчинами время. Но приходила осень, киношники укрывались в павильоны, а на восстановленные щиты наклеивали новые афиши.
Одна из них оповещала о современной и модной пьесе, которая давала, как говорили, приличные сборы, не вызывая при этом осуждения подозрительных к «коммерческому» успеху знатоков. В пьесе этой у Ларисы была заметная роль, с выходами в обеих половинах. Пьеса будучи современной, состояла не из устаревших актов и картин, а из двух частей, по ходу которых для ориентировки публики над сценой зажигалось нечто вроде спортивного светового табло, оповещавшего, что происходит и где. Было это необходимо, так как декорации и костюмы не менялись, а события перемещались стремительно от Москвы до Чукотки, где герой искал счастья в жизни.