— Если это убийство, мне трудно представить в роли убийцы Горбунова. А ведь вы, кажется, его боитесь?
— Я не верю в убийство, — сказала она быстро. — Женя был такой неуравновешенный.
— Вы хорошо его знали?
Она заколебалась:
— Пожалуй, нет. Немного.
— Чисто курортное знакомство?
— Не совсем. Одно время он работал у нас в театре осветителем. Но, конечно же, это не устраивало его. Театр нужно любить. Даже в самой маленькой роли.
Это было очень верно. Но любила ли она сама свою профессию? И не потому ли запомнила Редькина, что он тоже не любил.
Впрочем, для таких выводов было недостаточно оснований.
— И с тех пор он и запомнился вам таким… неуравновешенным?
— Да. Вечно все путал. Давал не тот свет. Потом скандалил, доказывал, что был прав. Переругался со всеми и ушел. Вот и все.
— С вами тоже?
— Думаете, я на него наговариваю? Нет! Я даже сочувствовала ему. Чем он виноват, если попал не на свое место! Почему у одних все сбывается, получается, а другой должен прозябать?
И эта мысль показалась Мазину внутренней, не на ходу пришедшей в голову Ларисе. Однако ответить на нее было трудно.
— Видите ли. Я не думаю, что есть люди, которые считают, что сбылось все, о чем они мечтали. С другой стороны, что значит прозябать? Заниматься скромным трудом или, простите, иметь мало денег?
Она сморщила ироничную гримаску:
— Ах, я совсем забыла. Не в деньгах счастье?
Мазин покачал головой:
— Не иронизируйте, пожалуйста.
— Что вы! Но быть одетым хорошо всегда приятнее, чем быть одетым плохо. А это, между прочим, зависит от наших материальных возможностей.
— Разумеется. Текущие радости тесно связаны с нашим бюджетом. Однако счастье — это уже нечто иное, Это гораздо сложнее. Состояние души, если хотите. А его за деньги не купишь. Впрочем, я становлюсь скучен. К сожалению, по роду занятий мне приходится встречать людей, склонных упрощать этот вопрос и искать счастье совсем не там, где оно может быть. Кажется, и Редькин был из таких.
— Возможно. А что удивительного? Вы сказали счастье. О людях, что ищут не там. А где искать? Кто назовет точный адрес? У каждого свое понимание счастья, а жить хочется всем. И он хотел. Его десять лет учили, что для него открыты все дороги, а тут в элементарный вуз не попадешь. Пришлось спуститься с облаков на землю.
Она кажется, не заметила жестокой двусмысленности последней фразы.
— Грешную землю, говорят в таких случаях.
— Какая есть. Мы ее не выбирали. Его тоже не спросили, хочет он жить или нет.
— Не спросили? — не понял Мазин. — Вы ведь говорили, что не верите в убийство.
— Какое это имеет значение, верю я или нет. Но самоубийцы обычно оставляют записки, объясняют причины. Разве он не написал? Он ведь оставил записку?
— Да, но она была написана не в день смерти.
— Как же ее нашли?
— Записка лежала на столе.
— Вот видите! Значит, он сам. Зачем его убивать? Ведь больше вы ничего не нашли?
— Что можно было там найти?
— Не знаю. Это я невпопад. Не знаю.
Она остановилась и вдруг улыбнулась снова.
— Как я себя глупо веду! Вы пришли в театр, любезно провожаете меня. Такая чудесная погода. А я задаю глупейшие вопросы. Все выдумала, все наврала. Это от актерского фантазерства и мнительности, честное слово! Или я вхожу в какую-то еще не написанную роль?.. Так бывает. Вдруг ощущаешь себя другим человеком. Все видишь иначе, чувствуешь. Происходит тайна перевоплощения. И играю в ненаписанной пьесе, вокруг меня опасности. — Она говорила шутливо и серьезно одновременно. — А ведь виновник этого — вы! Да, конечно же, вы. Вы пришли в наше общежитие, где бурлят бутафорские страсти, и принесли подлинную трагедию и ее символ — серебряную монету с непонятными иероглифами, символ беды. Разве этого недостаточно, Чтобы сбить с толку человека, у которого воображение — профессиональная необходимость?
— Жаль, если я так нарушил ваше равновесие.
— Что вы! Наоборот. Мы закисаем в повседневности. Это так замечательно — почувствовать себя в ином, полном опасностей мире. Но, увы, милейший дон-жуан Горбунов, конечно же, не злодей, Володя, мой школьный друг, жертва неосторожности, а Женя — обыкновенный больной бедняга. И простите дурацкую историю с Шурой.
— Значит, вы больше не боитесь?
— Нет. А чего мне бояться?
Она снова глянула широко открытыми глазами, но на этот раз не приблизилась к Мазину.
— Вот и хорошо. Будем считать, что я искупил свой грех. Вы ничего не хотите мне больше сказать?