— Через полчаса быть готовым к отъезду! Через полчаса быть готовым к отъезду! С собой взять только самое необходимое: в машинах нет места для барахла.
Мы вскочили на ноги. Быстро оделись. Потом некоторые снова разделись, чтобы сменить нижнее бельё пли надеть на себя побольше всяких вещей. Одни доверху набивали чемоданы, другие, в том числе и я, решили вообще ничего не брать с собой. Я механически сунул кое-что в портфель, даже не соображая, что это за вещи и зачем я их кладу… Фотографии сына я спрятал в конверт, а конверт сунул в карман.
Светало. С несколькими товарищами мы вышли из бараков. Но смотреть было не на что. И мы вернулись. Некоторые стали завтракать, воспользовавшись собственными продовольственными запасами. Должно быть. все сырые яйца, какие только остались в наших бараках, были поглощены в это утро. Мне есть не хотелось. И я снова вышел на воздух.
— Ну, что ты обо всём этом думаешь? — спрашивали меня товарищи, которые, как и я, шагали взад и вперёд перед бараком.
Что я думал? В глубине души я нисколько не сомневался в том, что теперь нас увезут в третий рейх. Произошло всё то, чего я опасался, о чём писал в бесчисленных письмах нашим властям и политическим деятелям с первого дня моего заключения, ни разу не получив ответа. Теперь пришёл ответ. Нас увозят в Германию, в ад.
— А я надел тёплый жилет, который, как ты помнишь, мы всё-таки отвоевали у лагерного начальства, — послышался где-то совсем рядом голос Яуэрта. — Ведь никогда не знаешь, какие холода стоят там, куда ты едешь.
Яуэрт был прав: никто из нас не знал, холодно или жарко там, куда нас увозят.
И всё же до последней минуты многие надеялись, что нас далеко не увезут. Уже давно ходили слухи, что на побережье Северной Зеландии возводятся укрепления и в этой связи здесь будет дислоцировано не менее 25 тысяч солдат и офицеров. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что Хорсерэд превращается в военный лагерь.
Время шло. Неутомимо и бесцельно мы бродили по лагерю, почти все одетые в своё самое лучшее платье, с чемоданами и сумками в руках. И ждали, ждали, ибо таков уж удел заключённого — ждать.
Между семью и восемью часами утра началось какое— то движение. На шоссе со стороны Хельсингера появилось несколько немецких грузовиков, крытых брезентом, автобус и две легковые машины. Они свернули с шоссе и подъехали к лагерю. Из первой легковой машины вышел человек в эсэсовской форме. Я знал его. В декабре 1942– январе 1943 года мне пришлось познакомиться с ним в тюрьме Вестре в отделе гестапо. Тогда он был в штатском. Звали его Йенш. Теперь он выступал в роли эсэсовца — в каком чине, я не разобрал. Стоило мне взглянуть на него, как все сомнения сразу отпали.
Да, нас отправляли в Германию.
Командование взяли на себя эсэсовец и полицейский капитан. Нас выстроили в две шеренги. Громко и отчётливо эсэсовец объявил, чтобы все престарелые и больные вышли из строя, так как их повезут в автобусе. Какая трогательная забота! Прежде всего она должна была произвести впечатление на датских санитара и медицинскую сестру, которых оставляли в лагере и которые, судя по всему, слышали громогласное заявление эсэсовца.
Всех остальных разделили на группы по 40–50 человек, под сильной охраной вывели из лагеря и загнали в большие грузовики. 4–5 солдат, вооружённых автоматами, разместились в каждом грузовике таким образом, чтобы держать под наблюдением сразу всех заключённых.
И вот мы двинулись. В своё время датские власти привезли нас в Хорсерэд; теперь немцы увозят нас отсюда.
Дождь и туман ещё более усиливали ощущение обречённости, которое и без того угнетало нас. Было холодно, дул ветер. Брезент развевался и хлестал по лицу. Мы ехали в Копенгаген и за всё время пути едва обменялись несколькими словами.
В Копенгаген мы въехали по шоссе Люнгбю. В эти ранние утренние часы лишь немногие жители заметили, что на дороге происходит нечто необычное. (Во всяком случае, нам так показалось.) И всё же некоторое время за нами ехал какой-то велосипедист. И уж он-то прекрасно отдавал себе отчёт в том, что происходит. Это был один из наших товарищей, которым удалось 29 августа бежать из Хорсерэда.
Когда мы свернули к замку Кастеллет, кто-то из сидящих позади меня сказал, что, возможно, нас временно переводят туда. Но нет. Мы выехали на набережную Лангелинье, которая вся была оцеплена войсками. У самого мола стояло большое судно; на его мачте развевался флаг со свастикой. По палубе расхаживали гестаповские офицеры с револьверами в руках. Возле судна вереница машин остановилась.