случае, понимаете. Каждое нарушение правил внутреннего распорядка карается поркой и уменьшением лагерного пайка. Каждая попытка к бегству пли саботаж карается смертью. Разойдись, сгинь!
Не объяснив, куда мы должны сгинуть, эсэсовцы начали бить, хлестать и толкать нас к бараку с тремя дверями. Мы метались из стороны в сторону, спотыкались, падали друг на друга и застревали в дверях, ибо все хотели поскорее войти в барак, чтобы спастись от сыпавшихся градом ударов и пинков; наконец мы оказались в бараке. Датчане, которые прибыли в Штутгоф в октябре 1943 года, были первой партией заключённых, избежавших перед прохождением через чистилище двадцати пяти обязательных ударов хлыстом по спине в качестве официального подтверждения того факта, что они приняты в лагерь.
В комнате, где мы находились, было около пятидесяти человек. Маленькая комната без света. Вдоль стен стояли трёхъярусные деревянные койки с досками вместо матрасов.
Мы осмотрелись. Усталость, жажда, невероятное напряжение сил, которого потребовала от пас дорога, последние события, зловещие слова Майера и цинизм, с каким они были сказаны, — всё это настолько измотало нас, что мы желали только одного: броситься на пол и поскорее уснуть, забыться. Но мы не смели. Мы боялись, да, да, мы просто боялись.
Очередная встреча с эсэсовцами не заставила себя долго ждать. Недаром у всех было такое ощущение, что в покое нас не оставят. В нашу совершенно тёмную комнату вошли не то три, не то четыре человека. Конечно, это были эсэсовцы. Я никогда так и не узнал, кто именно пожаловал к нам в тот вечер, но один из них был наверняка рапортфюрер Хемнитц. Они загрохотали каблуками по полу, чтобы привлечь к себе соответствующее внимание, и позвали переводчика. Вышел Фриц М. Один из эсэсовцев рявкнул в темноте:
— Вы всё ещё коммунисты?
Помолчав немного, наш товарищ ответил спокойно и твёрдо:
— Я могу говорить только себя, а не за других. Что же касается меня, то я всё ещё коммунист и останусь коммунистом.
Он получил страшный удар. И, как подкошенный, рухнул на пол, хотя это был известный датский боксёр. Удар был нанесён слишком неожиданно. Через секунду он уже снова стоял перед эсэсовцами.
— Я научу тебя стоять прямо, когда ты разговариваешь с СС! Ты у меня узнаёшь, что такое СС! — закричал другой голос.
Снова последовал сокрушительный удар, но на этот раз наш товарищ ждал его. Он стоял прямо., не шелохнувшись.
— Теперь ты знаешь, что такое СС?
— Нет.
— Ничего, узнаешь ещё до того, как мы покончим с вами.
А один из них добавил, выходя из комнаты:
— И не слишком крепко засыпайте. У СС есть обыкновение приходить по ночам и заниматься с заключёнными строевой подготовкой. Так вот, будьте, порасторопнее, ясно?
Они ушли, мы снова остались одни. На следующий день мы узнали, что то же самое произошло с нашими товарищами в двух других комнатах.
Я согрешу против истины, если скажу, что мы не пали духом. Фактически мы совсем утратили способность мыслить и чувствовать. Остались лишь какие-то обрывки мыслей, которые время от времени шевелились в голове. И долго ещё у нас не было ни минуты покоя, чтобы хоть как-то обдумать создавшееся положение.
Ночью в комнату вошёл ещё один эсэсовец. Казалось, он непременно хотел о чём-то поговорить с нами. Эсэсовец сказал, что он дежурный по баракам. И словно ни к кому не обращаясь, он пробормотал несколько раз:
— Какие же вы всё-таки дураки, какие дураки! А теперь вы погибли, идиоты этакие. — Помолчав, он продолжал: — Ведь вы германцы, так зачем же вам понадобилось бороться против нас, немцев? О, какие вы идиоты! А что шведам надо? Чего они лезут не в своё дело? Ведь они тоже германцы. Ах, какие вы идиоты!
Лишь вернувшись в Данию, я понял, почему он заговорил о шведах. Очевидно, он слышал о той позиции, которую Швеция заняла по отношению к Дании после 29 августа.
Он сидел и говорил как бы сам с собой. Внезапно комната осветилась. Вошёл сравнительно молодой человек с зажжённым карманным фонариком. И посмотрел па эсэсовца: он был толстый, рыжий, надутый, с глупой физиономией. Его звали Фохт, но мы дали ему кличку «Рыжий»; впоследствии нам пришлось познакомиться с ним довольно близко.
Обладатель карманного фонарика выглядел прекрасно и был хорошо одет. На нём были тёмные бриджи, тёмная, сшитая по фигуре куртка, высокие, начищенные до блеска сапоги и круглая фуражка без козырька, лихо заломленная назад.