Человек двести-триста вышли из строя, в том числе около двадцати датчан и один норвежец. Никого из них мы больше не видели. Наши опасения оправдались.
Больные и измученные, мы тащились сквозь пургу. Самые крепкие помогали слабым. Двое товарищей поддерживали меня под руки. Наша колонна шла всё дальше и дальше. Заключённые начали открыто воровать продукты из проезжающих мимо фургонов. В них не стреляли, им только грозили. После бесконечно тяжёлого марша поздно вечером мы вошли в деревню Зеефельд в Польском коридоре. Нас загнали в церковь.
Это был большой католический костёл. Совсем недавно здесь, видимо, кто-то побывал с подобным же визитом. Каменный пол был покрыт грязью, смешанной со снегом. Там и сям валялась солома. Дверь за нами тщательно заперли, и, наверное, все мы вдруг вспомнили о газовой камере. Каждый старался найти себе место поудобнее. Все скамьи были моментально заняты. Двое моих русских друзей забрались в исповедальню и заперли за собой дверь. Мы с Ове и ещё несколько русских улеглись па полу перед исповедальней. Огонь всегда был одной из самых трудных и сложных проблем для заключённых концлагерей. В мгновение ока исчезли все свечи, стоявшие у алтаря и под изображениями святых. Нам тоже досталось несколько огарков. Поставив банку на огарок свечи, мы попытались растопить снег и сварить в нём несколько бульонных кубиков. Снег растаял, но вода так и не закипела. Мы её всё равно выпили.
Поздно вечером нам дали немного картофельного супа; это был наш первый и последний ужин во время марша смерти. В полумраке костёла вдруг вспыхнула драка за суп. Скандинавы, никогда не расстававшиеся со своими рюкзаками, попали в самую (гущу толпы. В давке рюкзаки порвались, и почти все мы лишились тех немногих продуктов питания, которые получили в Штутгофе от Красного Креста.
В тёмном костёле горело лишь несколько свечей. Колеблющиеся тени скользили по резным барельефам алтаря и многочисленным изображениям святых, вырезанным из дерева и отлитым из гипса. На полу и скамьях лежали люди, которые стонали и плакали в полусне…
29. НЕБЕСНАЯ КОМАНДА
Это было на четвёртый, пятый или шестой день эвакуации: я уже потерял тогда счёт дням. Время, пространство и расстояние стали для нас совершенно абстрактными понятиями. Рано утром мы выбирались из холодных, насквозь продуваемых ветром сараев. Снова началась пурга. Мы были голодные, замёрзшие, измученные. Мы шли по колено в снегу. Обувь, насквозь промокшая за день, к утру промерзала и становилась твёрдой как камень. Тот, кто легкомысленно снимал башмаки перед сном и клал их в солому, уже не успевал обуться, когда нас выгоняли из сарая обычными окриками: «Schnell, los, los!»
В то утро мы с товарищем долго возились, пытаясь отогреть мочой мои замёрзшие башмаки, а когда это не помогло, мы стали лихорадочно разминать их закоченевшими пальцами.
Ноги болели всё сильнее. Снег и мороз впивались в грязные, заросшие лица, а ветер свободно продувал насквозь наши грязные, кишащие вшами лохмотья.
Мы шли всё дальше и дальше, утопая в снегу. Вдруг мы увидели идущую под конвоем колонну; она двигалась нам навстречу, направляясь к тому самому сараю, который мы только что покинули. Очевидно, всю ночь они были в пути. Издали эта колонна напоминала шествие мертвецов. А когда мертвецы приблизились, мы увидели сквозь снежную пелену, что это женщины. Двадцать, тридцать, а может быть, сорок женщин… Их конвоировали несколько старых солдат из СА, которые в особо торжественных случаях носили на рукаве зловещую эмблему СД.
«Скорее, скорее», — звучало со всех сторон, когда мы проходили мимо колонны мертвецов. Женщины качались от усталости, стонали и падали. Они были обуты в рваные, стоптанные, промокшие от снега башмаки, а их голые ноги посинели и потрескались от холода.
— Мы идём с самого рождества, — простонала одна из женщин, проходя мимо меня.
— Когда мы выходили из Нейштадта[35], нас было шестьсот, — сказала другая, — а теперь нас только тридцать.
— А русские далеко? — шёпотом спросила третья.
«Быстрей, быстрей, быстрей!» — кричали конвоиры обеих колонн, уже разделённых густой пеленой снега.
Час за часом мы двигались дальше по непроезжим просёлочным дорогам, так как все шоссейные дороги были забиты немецкими войсками. В тот день мы перевалили через Кашубские горы; эта горная цепь очень напоминает средненемецкие возвышенности, только она выше их. Мы шли всё вверх и вверх. По обочинам дорог лежали наши мёртвые товарищи из других колонн, и всегда нам открывалась одна и та же картина: полосатая куртка, полосатые брюки, голые худые руки, судорожно вцепившиеся в красную миску, и пуля в затылке, которая часто сносила всю верхнюю часть черепа.