Выбрать главу

— Да, из Штутгофа, — послышалось в ответ на польском, русском, немецком, датском и норвежском языках.

— Нет ли среди вас Йозефа, Антека и Яна? — спросила женщина и назвала фамилию.

Все молчали, потом какой-то поляк спросил:

— А сколько времени они пробыли в Штутгофе?

— С сорок первого года, но мы ничего не слышали о них с тех пор, как они попали в лагерь. Нас две сестры, и мы разыскиваем наших братьев. Мы опрашивали в других сараях, по там их тоже нет.

— С сорок первого года? Это было очень давно. Теперь они в небесной команде, в небесной команде…

Я высунулся насколько мог из соломы. У дверей стояли две женщины средних лет в платках. Они обменялись несколькими словами, дали часовому кусочек сала и, склонив головы, исчезли во мраке холодной зимней ночи.

Мы снова движемся дальше. И снова снег, мороз, лёд, пурга и холодные сараи. Из пищи у нас есть только снег. На дороге лежат трупы наших товарищей, они попадаются всё чаще и чаще. Возле небольшого городка, где нас разместили на ночь в местном отделении нацистской партии, у кладбищенской стены лежала огромная груда тел. Это тоже были узники Штутгофа. Поляки и русские, которых послали вырыть могилу в насквозь промёрзшей земле, насчитали 76 трупов. Прошлой ночью смерть собрала этот обильный урожай в том самом помещении, где теперь находились мы.

В этой области уже много столетий живут кашубы, единственные потомки древних венедов. Это маленький своеобразный народ, который всегда был игрушкой в руках польских и прусских князей. Мы хорошо узнали их ещё в Штутгофе. В их ненависти к нацистам можно было не сомневаться.

Когда мы тащились через их маленькие бедные деревушки, женщины и дети стояли вдоль дороги и провожали нас долгим скорбным взглядом. Мужчин мы почти не видели. Когда конвойные были далеко, женщины бросали нам хлеб. Я до сих пор помню одну старую женщину с корзинкой в руке, она тоже бросала нам куски хлеба.

Я вижу, как она лежит па дороге и кровь течёт у неё изо рта, разбитого эсэсовским прикладом. Я помню одну молодую отважную девушку, которая доставала нам из колодца воду, и мы черпали её из ведра кружками и консервными банками, пока эсэсовец не опрокинул ведро. И когда она взглянула на эсэсовца, в её взгляде были ненависть и презрение.

Заключённые лежали прямо на полу в помещении местного отделения нацистской партии. Все стены были заклеены трескучими призывами бороться за фюрера и за победу. Ни коек, ни соломы здесь не было. После ночи, проведённой в церкви, я заболел. Сегодня товарищи опять тащили меня большую часть пути. Мне разрешили сесть на обычный обеденный стол. На нём уже сидело шесть или семь человек, но здесь всё-таки было лучше, чем на полу. Иногда нам даже удавалось откинуться назад и облокотиться о стену.

Со своего места я видел в окно улицу. Перед домом взад и вперёд ходили женщины с корзинками; у некоторых в фартуках лежал хлеб. Нескольким русским и полякам эсэсовцы разрешили выйти во двор, чтобы оправиться. Увидев заключённых, женщины стали бросать нам хлеб. Несчастные кинулись его подбирать, началась свалка. Один из эсэсовцев (мы называли его «Чёрный») подскочил к заключённым и, не говоря ни слова, выстрелил. Те с криком разбежались, но один русский был ранен в руку. Два пальца болтались лишь на узенькой полоске кожи, кость была сломана.

Гудман, бывший моряк, сорвал с себя рубашку и перевязал раненого. Я видел его через несколько дней, но в Навице его уже не было. Очевидно, он умер по дороге.

Быстрей, быстрей! Из одного сарая в другой. Без пищи и без сна. И никаких известий о ходе войны. Вокруг тишина. И только мы идём всё вперёд и вперёд, пока не падаем замертво.

Но однажды утром мы все снова оказались вместе. Остальные штутгофские колонны совершенно неожиданно очутились в той же самой деревушке, куда, пришли мы. Нас построили на поверку в соответствии с лучшими штутгофскими традициями. Командовал «парадом» гауптштурмфюрер Майер. «Смирно! Снять шапки!» Майер мрачно обозревал остатки своих войск. Начиналась оттепель. Со всех сторон стекали потоки воды, и мы стояли но колено в жидкой грязи. Майер обошёл колонны заключённых, отдал соответствующие распоряжения, сел в машину и уехал.

Пока мы стояли, через деревню одна за другой проезжали тяжело нагруженные подводы. Лошади едва не падали от усталости. Тащиться по грязи было им не под силу. Значит, не только нам приходилось туго на этой проклятой дороге. Мимо проехал большой военный грузовик. В кузове лежала солома, а на соломе сидело несколько высокопоставленных офицеров германской армии. Это был штаб гарнизона, оборонявшего Бромберг. Они бежали, оставив город почти без борьбы. Через несколько дней их всех повесили вместе с бургомистром и местными руководителями нацистской партии. Так мы узнали о положении на фронте. Русские наступали на Франкфурт-на-Одере. На севере Красная Армия обстреливала Штеттин и угрожала Свинемюнде. Теперь мы поняли, почему здесь появился Майер. Всё было кончено. Мы попали в «котёл».