Александр Штейнберг
Елена Мищенко
РАПСОДИЯ В СТИЛЕ БЛЮЗ
ПРАКТИКА
Отец сказал, что мне нужно развеяться. Он позвонил в Московский Союз Архитекторов. В Москве как раз в это время проходила выставка Дрезденской галереи перед ее отправкой в Германию. В Союзе ему пообещали, что достанут для меня два билета. Через несколько дней я поехал в Москву. В поезде я никак не мог заснуть. Было грустно. Я стоял в коридоре почти всю ночь. В голову шли все какие-то мрачные рифмы. Я взял блокнот и начал писать. К утру у меня уже была поэма. Через несколько лет она попала мне в руки, и я ее перечитал. Она была слезливо-сентиментальна, и я ее уничтожил. В памяти остались только начальные строки:
и т. д.
Когда я прибыл в Москву, то первым делом нашел своих сокурсников, которые проходили практику в столице. Они жили в общежитии втроем в комнате на четверых, так что я тоже пристроился к ним на пару дней. Среди них был Юра Репин, которого Виктор на первом курсе окрестил Ильей Ефимовичем по имени его великиго тезки, и за ним имя Илья так и осталось.
Оставив вещи в общежитии, я отправился в МАРХИ (Московский архитектурный институт), нашел там переплетную, купил две склейки ватмана для этюдов и двадцать листов бумаги «Гознак». Начал у них выяснять, как попасть к Деду, который делает акварельные краски, на что они мне объяснили, что Дед сейчас нездоров, но дедовские краски можно купить у них. Я приобрел у них краски, как мне и было велено, на всех юзов. Мне выдали двенадцать бумажных полос с лепешками красок нейтральных тонов: шесть лент с холодными серо-зелено-голубыми лепешками и шесть лент с теплыми серо-охристо-кадмиево-умбристыми лепешками. После этого прошло много лет, и я был поражен, когда здесь, в Филадельфии, в 2006 году ко мне пришла ученица, которой я преподавал живопись, сказала, что ездила к родственникам в Москву и купила хорошие акварельные краски. Она вынула аккуратную, хорошо оформленную коробку, на которой было написано «Wаtercolor Dedovskaya». Не думаю, что был еще жив Курилка, но его творческое наследие использовали для нового бизнеса.
Мне не терпелось попробовать новые склейки, и на следующий день я отправился на этюд в Донской монастырь. Садиться рисовать в центре в оживленных местах я еще стеснялся. За один раз я закончить этюд не успел, и вернулся сюда на следующий день. Когда я его заканчивал, то обнаружил, что уже опаздываю на экспозицию Дрезденки (посетителей туда пускали по сеансам). Я схватил свои рисовальные принадлежности, сел в троллейбус, в котором было довольно свободно. Карман жгли два пригласительных билета, и я решился. Я громко объявил на весь троллейбус, что тот, кто быстрее всех меня доставит к Пушкинскому музею, сможет бесплатно посмотреть Дрезденскую галерею. Ко мне сразу бросилось несколько человек, но их опередила одна пожилая дама с криками: «Я первая, я первая, мне очень нужно, я художник». Мы вышли из троллейбуса и она доставила меня на такси. После посещения Дрезденки она прониклась ко мне такой благодарностью, что взялась проводить меня к поезду. До отхода поезда в Ленинград оставалось больше двух часов и поэтому я не спешил и был совершенно спокоен.
Когда мы пришли в общежитие, дверь нашей комнаты оказалась запертой. Я предварительно договаривался обо всем с приятелями, и они заверили меня, что кто-то из них с шести часов будет дома. Уже было семь, и где они застряли я не знал. Я постучал в дверь несколько раз, никто не ответил. Я постучал громче, я начал колотить, но все напрасно.
– Надо попросить дежурную, – сказала моя интеллигентная попутчица. – У них всегда есть дубликаты ключей.
– Какую дежурную? – мрачно ответил я. – Я здесь нелегально.
Звать дежурную не пришлось. Она сама явилась на шум.
– Ты чего здесь колотишь в двери? Ты что, не видишь, что никого нет.
– Да мне никто и не нужен. Я просто оставил у ребят свои вещи. А у меня через час поезд. Вы нам откройте, я заберу вещи, и вы назад закроете.
– Ага! Сейчас! Разбежалась! Я ему открываю комнату, он берет, что захочет, и тю-тю, а я отвечай. Нема дурных. А будешь колотить – позову милицию.
Дежурная удалилась, а моя спутница пошла ее уговаривать. Через полчаса она вернулась и сообщила мне, что дежурная неумолима. В отчаянии я стал колотить в дверь изо всех сил, и тут мы услышали непонятный звук. Что-то упало и звякнуло. Я понял, что это был ключ изнутри. Я начал колотить без передышки. К нам с криками «Хулиганье» неслась уже дежурная, и в это время дверь открылась и в ней показался сонный Илья Ефимович в трусах с возгласом: