На дворе шел дождь, проливной, теплый, благоуханный, какие бывают там во время летних гроз. Высокие кокосовые пальмы ложились под напором воды, по их могучим листьям струились потоки. Облака образовали на горизонте страшно мрачный и тяжелый фон; и в самом верху этой фантастической картины вырисовывалась черная горная вершина. Воздух был насыщен грозовыми испарениями, смущавшими чувства и будившими воображение…
Жениться на маленькой Рарагю, из округа Апире! Это предложение застало меня врасплох и заставило призадуматься.
Нечего и говорить, что королева, очень умная и рассудительная особа, предлагала мне вступить в брак не европейский. Она относилась снисходительно к свободным нравам своей страны, хотя и старалась сделать их более строгими, соответствующими принципам христианства. Королева предлагала мне вступить в брак таитянский. Я не имел серьезных причин противиться этому желанию королевы, к тому же маленькая Рарагю из округа Апире была очаровательна.
Однако я, в немалом смущении, сослался на свою молодость. Я находился отчасти под опекой адмирала судна, которому мог не понравиться такой союз. Брак стоит недешево, даже в Океании… А главное — мы собирались скоро отплыть, и оставлять Рарагю в слезах было более чем жестоко!
Помаре отвечала улыбкой на все эти доводы, из которых, конечно, ни один ее не убедил. После минуты молчания она предложила мне Фаиману, свою прислужницу, от которой я отказался наотрез. Тогда лицо ее приняло выражение тонкого лукавства и глаза устремились на принцессу Ариитеа.
— Если б я предложила тебе эту, — сказала она, — то, быть может, ты принял бы мое предложение с большей поспешностью, мой маленький Лоти?
Старуха угадала третью и, несомненно самую серьезную, тайну моего сердца. Ариитеа опустила глаза, по ее смуглым щекам разлился румянец, и я почувствовал, что вся кровь бурно прилила к моему лицу. А в горах оглушительным оркестром гремел гром, словно подчеркивая натянутую ситуацию в мелодраме…
Довольная своей шуткой Помаре посмеивалась. Она воспользовалась нашим смущением, чтобы отметить себе два раза te-tane, то есть короля.
Помаре, любимым развлечением которой была игра в экарте, очень любила мошенничать и мухлевала даже во время денежной игры с адмиралом и губернатором на официальных вечерах. Несколько выигранных ею подобным способом экю были, конечно, не так для нее важны в сравнении с удовольствием от устроенного своим партнерам капота…
XIV
У Рарагю было два кисейных платья — одно белое и одно розовое — которые она надевала попеременно по воскресеньям поверх желто-голубого парео, чтобы идти в протестантскую церковь в Папеэте. В эти дни она заплетала волосы в две толстые черные косы и вставляла в них около уха большой цветок гибискуса, ярко-красный цвет которого придавал прозрачную бледность ее смуглой щеке.
После окончания службы она очень недолго оставалась в Папеэте, избегая общества молодых женщин, никогда не посещала лавки китайцев, торгующих чаем, пирожками и пивом. Рарагю вела себя очень сдержанно и скоро, взяв за руку Тиауи, возвращалась с нею в Апире.
Неуловимая улыбка, сдержанная гримаска — вот как приветствовали меня девочки, если мы случайно встречались в аллеях Папеэте…
XV
Мы с Рарагю провели уже немало часов на берегу ручья Фатауа, в нашей купальне, под высокими деревьями, когда Помаре сделала мне свое странное предложение относительно брака. Королева была обо всем хорошо осведомлена.
Я долго колебался. Я противился всеми силами, и это странное положение длилось несколько дней: когда мы днем ложились на траву, чтобы вздремнуть, Рарагю обнимала меня и мы засыпали рядом, почти как брат с сестрой.
Мы оба играли наивную комедию, о которой никто, конечно, и не подозревал. Нежное чувство, испытываемое по отношению к таитянке, заставило бы улыбнуться и меня самого, будь я постарше, наверняка, позабавило бы экипаж «Rendeer» и вызвало насмешки Тетуары…
Старые родители Рарагю, которых я сначала боялся огорчить, имели на этот счет понятия, совершенно невозможные в Европе. Они считали, что четырнадцатилетняя девушка уже не ребенок и не должна жить в одиночестве. Дочь не отправилась развратничать в Папеэте, и этого с них было достаточно. Они рассудили, что лучше Лоти, чем кто-либо другой, что Лоти молод, по-видимому, добр и любит ее. Подумав, оба старика нашли, что это хорошо.