Я наблюдал, стоя за кустом. Любопытство придало мне осторожности. Я лицезрел это купание, с тоской ожидая, что будет дальше…
Ждать пришлось недолго: тихий шелест ветвей, звонкие голоса сообщили, что сюда идут обе молоденькие девочки. Китаец тоже услышал их и одним прыжком выскочил из воды. Стыд, нежелание показываться среди белого дня в таком неприглядном виде заставили его броситься к своему платью. По ветвям были развешаны его шелковые одежды. Он уже успел что-то на себя накинуть, когда подошли девочки…
Кошка Рарагю, открывавшая шествие, увидев желтого человека, изогнула спину и с недовольным видом повернула в сторону. За ней показалась Тиауи. Она на минуту остановилась и прижала руку к губам, улыбаясь, будто увидела что-то очень смешное. Рарагю, тоже смеясь, заглянула через ее плечо… после чего обе решительно пошли вперед, проговорив насмешливым тоном:
— Здравствуй, Цен-Лее! Здравствуй, китаец, мое сердечко!
Они знали его по имени, и он сам назвал ее Рарагю! Он с большим кокетством опустил свой седой хвостик, и его старые, сластолюбивые глаза отвратительно заблестели.
XXVIII
Китаец вынул из кармана множество безделушек и предложил их девочкам: это были коробочки с белой и розовой пудрой, различные принадлежности туалета, целая пропасть вещей, назначение которых он тут же объяснял, а затем китайские конфеты, цукаты и тому подобное.
Рарагю в особенности была предметом его страстного внимания. Обе девочки сначала отказывались, но потом все-таки принимали подарки, сопровождая это презрительными гримасками, делавшими их похожими на уистити.
Среди них был розовый бантик, за который Рарагю позволила поцеловать свое голенькое плечико. Потом Цен-Лее пожелал большего и приблизил свои губы к ротику моей маленького подруги, но та убежала вместе с Тиауи. Обе, как газели, скрылись в лесу, унося с собой целую охапку подарков и оглашая лес серебристым смехом. Цен-Лее не был в состоянии догнать их и остался ни с чем, смущенный и раздосадованный…
XXIX
Гроза разразилась
На другой день Рарагю лежала на моих коленях и плакала горькими слезами. Но бедная девочка, выросшая в лесу, имела лишь смутное понятие о добре и зле; в ее головке было немало наивных идей, родившихся в тени высоких деревьев. Однако у нее осталось еще место для чистых, свежих чувств, к которым примешивалось несколько христианских понятий, случайно почерпнутых из Библии ее старых родителей.
Кокетство и искушение сбили ее с истинного пути, но я был уверен, что она ничего не дала в обмен на странные подарки и что ее ошибка вполне искупалась слезами. Она понимала, что поступила нехорошо, что огорчила меня и что Джон, мой серьезный брат Джон отвернется от нее… Рарагю призналась мне во всем, рассказала историю зеленого газового платья и красного парео. Бедняжка плакала от чистого сердца, ее душили рыдания, и Тиауи, видя это, заплакала тоже.
Эти первые в жизни Рарагю слезы привели к тому, к чему часто приводят слезы, — мы стали сильнее любить друг друга. В чувстве, которое я к ней испытывал, сердце заняло теперь больше места, и Ариитеа отошла на некоторое время на задний план…
Странная девочка, плакавшая на моих коленях, в уединенном лесу Океании, виделась мне теперь в ином, новом свете. Я впервые увидел в ней личность и догадывался, какой очаровательной женщиной она могла бы стать, если б эти два полудиких старика научили ее уму-разуму.
XXX
С этого дня Рарагю перестала считать себя ребенком и выставлять на солнце свою обнаженную грудь. Даже в будни она начала носить платья и заплетать свои волосы…
XXXI
Рарагю называла меня Mata reva, не желая называть меня Лоти, так как это имя было дано мне Фаиманой и Ариитеа. Mata, собственно, означает «глаз». Маори называют людей по глазам и обычно очень удачно. Плумкета, например, звали Mata pifare (Кошачий глаз); Брауна — Mata iore (Крысиный глаз); Джона — Mata ninamu (Лазурный глаз).
Рарагю не хотела уподоблять меня какому-нибудь животному. Она выбрала, после долгих колебаний, более поэтичное имя Mata reva. Я справился в словарях почтенных братьев Пикпус и нашел следующее: Reva — небосклон, пропасть, глубина, тайна…
XXXII
Дневник Лоти
Часы, дни, месяцы летели в этой стране иначе, чем в других местах. Время здесь течет, не оставляя следа, среди однообразия вечного лета. Здесь ты живешь спокойно, размеренно, несуетно…
Прекрасны были тихие и теплые летние часы, которые мы проводили на берегу ручья Фатауа, в лесном уголке, тенистом и укромном, — в гнездышке Рарагю и Тиауи. Ручей тихо журчал по гладким камням, неся с собой мириады крошечных рыбок и насекомых. Почва поросла травой, источающей благоухание, выражаемое словосочетанием «pamiori raira», что значит «сладкий запах травы». Воздух напоен тропическими ароматами, среди которых преобладает запах померанцев, разогретых на ветвях полуденным солнцем. Ничто не нарушало тишины. Вокруг нас бегали молодые зеленовато-голубые ящерицы, обманутые нашей неподвижностью. Порхали большие черные бабочки с фиолетовыми, похожими на глаза, крыльями. Тихо журчала вода, еле слышно пели насекомые, и время от времени падал и разбивался о землю перезрелый плод, источая пряный аромат…