Маленький Ханно Будденброк у Томаса Манна при виде директора школы испытывал страх, отвращение, «тошноту». Нечто подобное происходит и с юным Францем Кином. Для его одноклассников директор если и не сам «Господь Бог», то во всяком случае – Рекс, то есть властелин, повелитель, деспот, хотя и в сниженном виде клички. Итак, если «полная драм немецкая школа авторитарного воспитания» (Андерш) оказалась ареной жесточайших конфликтов и человеческих крушений, то немецкий учитель представал как едва ли не важнейшее действующее лицо той трагедии «потерянных поколений», которая дважды разыгрывалась в двадцатом столетии. Дух милитаризма, шовинистический угар, идеи расового превосходства – все это разогревалось и бродило на адском огне школьных залов, откуда юнцы, отравленные своими менторами, начиненные кашей из безумных идей, отправлялись целыми классами покорять мир и гибли сначала за кайзера и отечество, а потом за фюрера и рейх. Выйдя из школьного класса, одурманенные националистическими и милитаристскими идеями, молодые немцы становились исполнителями воли фюрера. Неудивительно, что школьное воспитание, «школьные истории» стали поистине одной из ключевых тем немецкой литературы двадцатого века. И все же эпизод, приключившийся с юным Францем Кином на уроке древнегреческого, его конфликт с грозным и властным Рексом остался бы лишь колоритной сценкой, камерной «школьной историей», если бы не одно решающее обстоятельство, выраженное в названии этой «длинной новеллы».
Дело в том, что директора гимназии зовут Гебхардт Гиммлер, он «отец убийцы», отец кровавого рейхсфюрера СС, одного из самых зловещих преступников в истории человечества. «Характеристика «убийца» для Генриха Гиммлера слишком мягка», комментирует Андерш. Это не просто особо опасный преступник, он «превосходил всех когда-либо существовавших истребителей человеческой жизни». Гиммлер-сын покажет себя позднее, пока ведь еще только 1928 год, и автор не забегает вперед, но зловещая тень будущего палача присутствует на страницах повести. Собственно, заголовок и имя директора выполняют примерно ту же роль, что документальный материал, смонтированный в романе «Винтерспельт»: они создают исторический контекст, в котором изображаемые события обретают особый смысл. Гиммлер-отец предстает как часть системы, в которую через очень короткое время органически впишутся преступления его сына. Для читателя, вооруженного знанием истории, события выстраиваются в одну цепь, и будущие злодеяния нацизма незримо вписываются в рамки маленькой школьной драмы, как в камерные события в глухой деревушке Винтерспельт входят события «большой истории»: Арденнское сражение, конец войны, крах рейха, миллионы убитых. Будущее, о котором знает читатель, проецируется на изображаемое настоящее. Характерно, что старый Гиммлер был не бродягой «без роду и племени», не безработным, не отчаявшимся люмпенизированным ефрейтором, растерявшимся после катастрофы проигранной войны и Версальского договора, а более чем благополучным и высоко образованным господином, директором классической гимназии, и не где-нибудь в захолустье, а в культурной метрополии, Мюнхене. Он был знатоком древних языков и «поклонником Сократа», а его жена, мать Генриха Гиммлера, ежедневно ходила в церковь.
Названием своей повести Андерш зафиксировал не столько частный случай или случайный эпизод, сколько исторический факт, опровергающий известные утверждения о том, что преступления фашизма исходили лишь от «кучки политических уголовников», людей «без роду и племени». Не выпрямляя линий, соединяющих прошлое и будущее, Андерш показал нерасторжимость самого феномена национал-социализма с климатом политической жизни Германии того времени, с укорененностью в обществе идеи германского национализма, питательной средой для которого служили, конечно, экономический кризис, безработица, инфляционные ожидания, – глубокий психологический комплекс, рожденный воспринятым как национальное унижение Версальским миром, и многое другое. Так раздвигаются стены школьного класса и рассказанный Андершем камерный эпизод выходит на историческую площадку. В умении вместить глубокий исторический контекст в изображение школьного урока вновь сказалось тончайшее мастерство Альфреда Андерша.