Именно так называется его знаменитое эссе, где главным объектом размышлений становится процесс над Эйхманом. Собственно, проблематика вины и ответственности, приказа и повиновения звучит у Бёлля всегда. В эссе, написанном через два года после «Бильярда», писатель с болью и гневом рассуждает об «убийцах за письменным столом», которые сами непосредственно не участвовали в массовом истреблении людей, но всеми силами служили осуществлению самого аморального и бесчеловечного, чем запятнал себя нацистский режим – уничтожению огромных масс мирного населения. И все это под предлогом «исполнения приказа». Приказ должен был снять с исполнителя всякую вину и ответственность.
Вот где главная болевая точка для Бёлля: никакой преступный приказ не является оправданием. Потому-то в «Бильярде» Шрелла, вернувшись после войны в ФРГ, не хочет там задерживаться: те, кто осуществлял преступные приказы, остались безнаказанными, они процветают, вроде Неттлингера, самодовольно и уверенно встроившегося в новую демократическую систему. В своем эссе Бёлль напоминает, что Адольф Эйхман виновен в гибели большего количества людей, чем вмещает город Гамбург. Он предлагает читателям представить себе оживленный огромный портовый город и его окрестности без единого человека: все вымерли, нет ни одной живой души. А между тем, это были обыкновенные люди: они «ходили в школу, заводили счета в банках, ездили на трамвае, ходили в кино, ругались и молились, скучали, радовались концу рабочего дня, и среди них было столько же умных и образованных, сколько не умных и не образованных, как в городе Гамбурге, и они каждое утро смотрели в окно, чтобы увидеть, какова погода, завтракали и с большей или меньшей степенью неохоты отправлялись на работу».
Эйхман упирал на то, что действовал по приказу – это его главный и единственный аргумент. Он «выполнял приказ», передавал его дальше, а «бесчисленные шпики и палачи делали за него грязную работу». «В его распоряжении было тайное государство, – пишет Бёлль, – государство СС», и оно было «многослойным» – «мрачное переплетение», и одним из «слоев» была церковь, где «молились за победу», в то время как в концлагерях пытали и мучали «братьев по вере», тех самых священников, которые молились за победу. И была, главное, огромная масса индифферентных, равнодушных, «которые не хотели ничего видеть, ничего слышать, ничего знать и от одного принятия пищи до другого плелись сквозь ужасающие будни войны, одной из сторон которой была та, которая в лице Адольфа Эйхмана стоит перед судом в Иерусалиме». «Самое страшное в национал-социалистической эпидемии было то, что от нее нельзя отделаться как от эпизода; ее нельзя рассматривать как нечто, с чем окончательно справились. Она отравила мышление, воздух, которым мы дышим; она отравила слова, которые мы произносим и пишем, в такой степени, что даже суд не может очистить их; в сфере действия этой чумы слову «ответственность» нет места; оно заменено словом «приказ» – и это то слово, которое находится под судом в Иерусалиме. Что обрекло национал-социалистов на окончательное презрение – это тот факт, что после 1945 года не осталось ни одного из них. Все они сделали вид, что никогда нацистами не были. Главный признак всех, кто был заражен этой чумой, – непостижимая трусость и полная безответственность».
Бёлль исследует, как бесчисленные приказы складываются в один чудовищный приказ: убивать людей. Это может происходить разными способами, продолжает писатель. Следует лишь помнить, «что те, кого убивают, не имеют права жить на этой земле; они враги, они отбросы, за смерть которых не нужно нести ответственность; и стоит за этим страшное слово, которое снимает всякую ответственность: «приказ». И есть, говорит писатель, второе слово, неразрывно связанное со словом «приказ» – «повиновение». А между тем, в Германии даже в те страшные годы были люди, которые «не выполняли приказы», в том числе приказы о расстрелах; тем самым они кого-то спасали. «Отказ от выполнения приказа – почетное преступление», которое следовало бы увековечить в хрестоматиях для немецких детей. Эти люди не выполняли приказы и погибали, потому что «не хотели убивать и разрушать». Зато Эйхман «повиновался в те времена, когда неповиновение было добродетелью». Многие бёллевские герои отличались тем, что не желали повиноваться силам, которые они считали бесчеловечными, например, позволяли себе самовольно «отлучаться с места дислокации», как в более поздней повести «Самовольная отлучка».