Трагическая судьба поэта-антифашиста оказывается переплетенной с картиной нравов нацистского рейха в самом начале его существования – ведь это был всего лишь 1934 год. А дальше бандитские повадки нацистов становились все более явными и более жестокими. Позднее им много удобных мыслей пришло в голову – например, поставить дело уничтожения миллионов людей на поток, действовать методично, построить крематории, использовать смертельный газ «циклон Б» – и все для того, чтобы добиться «окончательного решения еврейского вопроса»…
Не следуя, в отличие от Грасса, за хронологией, мы обратимся к еще двум известным фигурам писателей, чтобы вместе с ними оказаться в кровавой буче Первой мировой войны. В мемуарной книге «Луковица памяти» Грасс рассказывает о том, как уже став известным, он посетил в Швейцарии на Лаго Маджоре дом Эриха Марии Ремарка и как рассказал ему о ранней встрече с его романом «На западном фронте без перемен», случайно хранившимся у его дядюшки, по-видимому, не подозревавшего, что роман запретный: нацисты, среди множества других книг, сжигали этот роман на уличных кострах. И там же Грасс поведал, как, в поисках сюжетов для новелл «Моего столетия», по собственной воле усадил за воображаемый стол двух антиподов: пацифиста Ремарка и певца «стальных гроз» Эрнста Юнгера. Пять новелл – с 1914 по 1918 год – посвящены Первой мировой и во всех пяти война предстает в воспоминаниях и диалогах этих двух выдающихся, хотя и очень далеких друг от друга, литераторов.
Ремарк признался, что осенью 1914 года – он тогда еще сидел за школьной партой, а добровольческие полки уже истекали кровью на подступах к Ипру – на него произвела «неизгладимое впечатление легенда о Лангемарке, согласно которой пулеметный огонь англичан люди (т. е. немцы – И. М.) встречали пением немецкого гимна». Ремарк высказал предположение, и справедливое, что именно этот факт – хотя и не без поощрения со стороны учителей – привел к тому, что «не один гимназический класс вызвался в полном составе добровольно идти на войну. А вернулось с войны не более половины ушедших». Те же, кто выжил, как он, «и по сей день не пришли в себя». В ответ на признание Ремарка, Юнгер, хоть и назвал культ Лангемарка «квазипатриотическим жупелом», не мог, однако, не признать, что «им еще до начала войны овладела жажда опасности» («Живи опасно» – рекомендовал Ницше – И. М.)
Мы уже говорили о культе героического, воплощенном в легенде о Лангемарке, и об интеграции этого мифа в мобилизационно-пропагандистскую политику третьего рейха. Ремарк и Юнгер, каждый по-своему, не случайно вспоминают при первой же встрече в Цюрихе о Лангемарке – понятии, прочно вошедшем в сознание поколения Первой мировой войны. Все более утрачивая соотнесенность с исторической реальностью, легенда о «прорыве у Лангемарка», о патриотическом «подвиге» немецкой молодежи, пренебрегшей во имя ощущения победы реальным соотношением сил, превращалась в универсальный героический топос. Символика Лангемарка внедрялась как существеннейшая часть пламенных торжественных речей и завлекавших молодежь сочинений, освобожденных от всякой связи с реальной историей.
Культ войны, героизма, фронтовой «опасной» жизни, возникший еще в кайзеровском рейхе и расцветший во времена Веймарской республики как патетическое противопоставление новой, неприемлемой для многих будничной жизни, разделяли не только фанатики и откровенные милитаристы (не говоря уже о национал-социалистах), но и часть консервативной публики. Задолго до прихода Гитлера к власти война была внедрена в общественное сознание как некое идеальное состояние общества, способное избавить Германию от сотрясающих ее бед. «Война казалось выходом из кризиса и ступенью к неслыханному процветанию», – писал немецкий исследователь.
Лишь немногие граждане, среди них некоторые писатели, понимали глубочайшую роковую опасность такого поворота. «Я всегда думал, – сказал как-то Ремарк, – что каждый человек – против войны, пока не обнаружил, что есть такие, которые за, особенно если им не нужно идти туда самим».
Сознательно организованный нацистами срыв показа фильма «На западном фронте без перемен» (1930) по роману Ремарка был симптомом почти полного отсутствия у антивоенного кинематографа шансов влиять на публику. Характерно, что власти пошли на этот запрет, мотивировав его «низким эстетическим качеством» фильма, что абсолютно не соответствовало действительности. Зато, как мы уже отмечали, экраном овладел грубо милитаристский фильм, который, как и соответствующая литература, усиливал ненависть к демократии и тоску по сильной руке, по фюреру, который разрубит все гордиевы узлы и выведет немецкий народ на «светлый путь процветания».